Корбен А. Ароматы частной жизни (3 часть) (из книги «Миазмы и Нарцисс: обоняние и общественное сознание в XVII-XIX веках»)

     Если человек наделен вкусом, он не должен смешивать сад с огородом; ему следует отказаться от вульгарного обычая, распространенного в среде мелкой буржуазии, сажать цветы только на клумбах или обрамлять ими грядки. Сад, предназначенный для прогулок и отдыха, обычно окружен изгородью, а огород – стеной; в этом вопросе следует также избегать путаницы. Пространство, совмещенное с жильем, должно быть четко спланировано и структурно отделено от жилого дома, являясь при этом дополнением к нему. «Это что-то вроде еще одного, дополнительного помещения в здании», – пишет в 1808 году Александр де Лаборд. Пребывание в саду подчиняется тем же правилам, что и жизнь в доме. Здесь также необходимо соблюдать «предельную» чистоту, «во всем должны присутствовать изящество и порядок». Сад «похож скорее на жилые апартаменты, поскольку он не имитирует естественный ландшафт, но представляет собой что-то вроде галереи, где определенным образом подобраны и расположены предметы живой природы». При создании такого сада необходимы метла и грабли. Это парадоксальный проект: растительные апартаменты должны быть спланированы таким образом, чтобы в них хотелось как можно дольше гулять. Сад должен манить, в нем должно легко дышаться, чтобы человека тянуло ходить, а не сидеть. Он превращается в лабиринт извилистых аллей, которые ввел в моду Туэн: желая избавиться от геометрического дробления и растительных инкрустаций, характерных для старинного французского парка, он предпочитал непринужденные цветники и изящно изогнутые клумбы. Для того чтобы оживить прогулку и усладить отдых, рождается изощренная растительная архитектура: тенистые гроты из ветвей, полные аромата и прохлады; зеленые коридоры, столь укромные и непроницаемые для постороннего взгляда, что юная неопытность не может здесь быть в безопасности. Подобно оранжереям в аристократических домах, сад становится главной площадкой для сцен любовного обольщения. Как раз тогда вырисовывается, а затем уточняется та кардинальная роль, которую играет в частной жизни буржуазии аллея сада. «Именно здесь с заалевших губ невольно слетает признание, предвестник будущего блаженства». От этих эфемерных зеленых конструкций времен июльской монархии осталось очень мало (последние следы ее были уничтожены запоздалой модой на теплицы и металлические туннели для вьющихся декоративных растений, а в дальнейшем на искусственно выстроенные сады), и, чтобы восстановить их устройство, необходим особый подход – что-то вроде растительной археологии.
     Для построек из зелени разрабатываются четкие определения. По Буатару, беседкой «следует называть короткую, замкнутую с трех сторон аллею под сводом из зеленых ветвей, настолько густых, что туда не проникают лучи солнца» (и, добавим, посторонние взгляды). Этот миниатюрный променад должен быть осенен жимолостью, жасмином и душистыми ломоносами, опорой для которых служит легкая деревянная конструкция. Зеленые туннели, как правило округлой формы, под легким металлическим сводом, требуют более прочного каркаса, покрытого, как и в предыдущем случае, вьющимися растениями. Что касается сидячего отдыха, то для этой цели предусмотрена простая скамья, поставленная рядом с бюстом или статуей, прообразом которых были изящные скульптурные композиции английских парков. Навесом для нее служат кусты ракиты или сирени. В самых роскошных садах предусмотрены были также домики для пикников, кабинеты, танцевальные залы и даже зеленые театры. Поскольку пространство ограничено, прогулка по саду должна услаждать не только зрение, но и обоняние. Отсутствие живописного горизонта компенсируется великолепием цветов и их ароматом. Еще не возникла мода на сконструированные сады, с фонтанами и искусственными водоемами, поэтому слуховые впечатления (за исключением пения птиц) буржуазному саду пока неведомы.
     Чувственная модель, сформированная пребыванием в беседке, постепенно распространяется, захватывая все пространство. Именно прогулка в саду – а не смешанный запах сложного букета, где цветы так нескромно прилегают друг к другу, – учит юную девушку любить «нежный аромат», «и полный загадок» язык «простых цветов». Цветы и кустарники, рекомендуемые мастерами садового искусства, источали нежный аромат, непривычный для современного человека. Предпочтение растений с наиболее сладким запахом, отвечало, по-видимому, почти повсеместному спросу на цветочную парфюмерию. Наибольшей популярностью пользуются запахи, практически утратившие значение впоследствии. Это резеда, воспоминание о которой преследует г-жу Лафарж даже в тюрьме Монпелье и которая искупает приятным запахом свою наружную невзрачность; душистый горошек, в дальнейшем воспринимаемый как цветок бедняка; базилик, флокс, василек. Но главными цветами буржуазного сада бесспорно остаются вечерница и фиалка. Цветы постепенно завоевывают дом, уже не довольствуясь туалетным столиком, который до сих пор был единственным отведенным для них местом. Они цветут в декоративных кадках, между оконными рамами, в напольных вазах. Законодатели изящного отдают предпочтение розам, жасмину, ландышам, резеде и фиалкам. Экзотические растения находят чрезмерно броскими. Во Франции пока считается дурным тоном превращать жилые апартаменты в ботанический сад.
     Во времена Второй Империи дамы начинают дополнять цветами свои наряды. «Живыми цветами украшают корсаж, рукава и юбку, причем не только оборки и воланы: иногда даже гладкая часть юбки отделана гирляндой». Розы, белые левкои, ландыши, незабудки, цветки жасмина становятся непременным атрибутом искусной прически у юной модницы – в отличие от зрелой женщины, которой, в соответствии с этикетом, не пристало украшать себя живыми цветами. С годами исчезает естественная гармония, роднящая девушку с цветком. Женщине, утратившей аромат юности, подходят лишь искусственные цветы, да и их использовать следует очень умеренно. Новое поветрие подстегивает активность коммерсантов. В Париже издавна существовала Цветочная набережная, но теперь ее становится мало. Два раза в неделю цветы продают на городских площадях, а затем и на бульварах. Идя по новым улицам, «вы на секунду закрываете глаза и думаете, что перенеслись в дивный цветочный партер», пишет г-жа Троллоп, в устах которой похвала звучит особенно лестно, ибо в иных случаях она редко отдает должное парижскому изяществу. С началом Июльской монархии целый легион цветочниц выстраивается на мостах, вдоль улиц и тротуаров, что ставит новую проблему перед поборниками строгой морали.
     Букетики и цветы в горшках перестают быть привилегией богатых и становятся доступны всем, «вплоть до самой бедной работницы, решившей украсить свою мансарду», – отмечает Дебэ. «Они не покупают редких цветов, – пишет Поль де Кок о парижских гризетках. – Им достаточно левкоев и резеды, которыми они набивают графины: ведь нужен приятный запах, которого хватило бы на целую неделю». Что может быть отрадней, чем образ молодой белошвейки, украсившей себя цветами. Опрятная комнатушка, напоенная ароматом живых цветов, становится антитезой вонючей деревенской бедности и заводскому распутству. Цветы сразу дают понять, что хозяйка работает в пристойном месте, как то подобает веселой, опрятной, трудолюбивой девушке, и доказывают, что даже в бедных чердачных квартирах есть место добродетели. Но букет на окне с раздернутыми занавесками может означать и нескромный призыв: подпольным проституткам тоже знаком язык цветов.

Короткие колебания парфюмерной моды 

     В сельской местности цветок лишен двусмысленности. Восковые венки, украшающие церковь, развивают у юных девушек вкус к невинным цветам; старательно вышиваемые цветочные венчики предвещают первое робкое появление клумб, обрамляющих огороды. Этот новый пасторальный идеал, образцовым выразителем которого уже является кюре из Арса, вдохновляет сельское духовенство; и он в немалой мере рассчитан на юных девушек. Дети и юные прислужницы девы Марии внимательно следят за тем, чтобы алтарь был украшен цветами. А если в церковном саду их не достаточно, то нет ничего проще, чем посадить еще. Тем более, что на праздник Тела Господня понадобятся целые корзины лепестков – ими принято усыпать путь, по которому движется крестный ход. В контексте буржуазного сада девушка и цветок связаны своеобразным родством. Оказывается, лилиям, розам и фиалкам можно поведать о первом любовном томлении не хуже, чем клавишам рояля. И хоть белая лилия источает волнующий аромат, разве эта невинная чувственность, заключенная в цветке, может быть по-настоящему опасной? Если Жильят бросает вызов буре и разбивается на рифах, если отверженные ютятся в вонючей тесноте Жакрессарды, то Дерюшетта отдыхает сердцем в скромном душистом саду и поверяет ему свои целомудренные секреты. Девушка, по мнению Виктора Гюго, должна сама поливать свои клумбы; дядя «воспитал её так, что она выросла скорее цветком, нежели женщиной». Выходя вечером в сад, она кажется «цветочной душой этой сумрачной сени». Наступает весна, и любовь обостряет проницательность Жильята, в расшифровке цветочной символики ему нет равных: «Глядя на душистые цветы, которые собирала Дерюшетта, он угадывал, какие запахи ей нравятся больше всего. Вьюнок был ее любимцем, а за ним шли гвоздика, жимолость, жасмин. Роза была лишь пятой. Дерюшетта любовалась лилией, но никогда не вдыхала ее аромата. Зная, какие запахи она любит, Жильят выстраивал в своем сознании ее образ, причем каждому запаху соответствовала определенная добродетель».
     Историки литературы усердно описывали скученность Жакрессарды и прометеев труд человека на рифе. Но тот, кто не пригляделся внимательно к образу Дерюшетты, не сможет верно интерпретировать мечты и желания очаровательной и сумасшедшей буржуазии, которая главенствует в социальной игре. История резеды, лилии, розы ничуть не менее информативна, чем история угольных разработок. «Нежный аромат был для нее (для Могильщицы) источником неиссякаемого блаженства. Я видел, как она целый день наслаждалась запахом резеды, после одного из тех утренних дождей, которые словно раскрывают душу цветка...»; так Бальзак представляет себе загадочную гармонию, которая устанавливается между девушкой и природой.
     Культ душистых цветов пошатнулся к концу Второй Империи; новая парковая эстетика, порожденная вкусами Наполеона III, вызвала революцию в садоводстве. «Красивая листва с некоторых пор ценится не меньше, чем цветы», – пишет Эдуар Андре в 1879 году. Обонятельный критерий при отборе растений отныне не является единственным. Главное требование состоит в том, чтобы они нарядно смотрелись и, посаженные вместе, обладали декоративным эффектом. Особенным успехом пользуются цветные растения; экзотические виды перестают быть редкостью. В них нет недостатка, поскольку садоводство, поставленное на широкую ногу, стало настоящей индустрией – появились целые «растительные мануфактуры». Страстью самых состоятельных буржуа становятся ботанические музеи. В этих гигантских оранжереях царят уже не те простодушные, незамысловатые запахи, что были раньше. Нарядное растение становится коррелятом красивой женщины, о чем в достаточной мере свидетельствуют символистское искусство и, позднее, работы Альфонса Мухи. Роскошная и опасная, женщина становится еще прекраснее в окружении лиан и диковинных соцветий. Теперь она не боится вдыхать аромат лилии, но она и не поверяет отныне цветку свою душу.
     Мы, конечно, не имеем возможности исчерпать на этих страницах всю историю парфюмерной моды – она заслуживает целых томов. Мне хотелось бы лишь осветить несколько важных эпизодов, имеющих прямое отношение к истории чувственного восприятия. С момента восшествия на престол Людовика XVI и вплоть до композиций Коти нежные цветочные запахи ценились несравненно более всех остальных. Тем не менее, короткие отклонения (в которых, впрочем, не просматривается никакой циклической закономерности) нарушали безраздельное господство незамысловатых ароматов. В среднем каждые пятьдесят лет мускус и амбра переходят в краткое наступление. В эпоху Террора выбор запаха зависел от политических пристрастий. Духи, получившие новое название, становятся признаком сплоченности. Тот, кто пользовался «Самсоновой помадой», считался патриотом. «Несмотря на запрет и угрозу гильотины, – пишет Кле, – мы не боялись надушить жабо и носовые платки Королевиной водой и эссенцией лилии». После 9 термидора резкий запах духов щеголей-мюскаденов становится атрибутом сторонника реакции. После революции 1830 года запах также указывал на политическую ангажированность: появились даже новые сорта мыла с соответствующими названиями – «Конституционное» и «Мыло трех славных дней».
     В период Директории, а особенно во времена Консульства и Первой Империи, в моду снова входят тяжелые запахи животного происхождения. Кроме того, возрождение аристократии и появление новой знати давали сильный стимул для развития парфюмерии. Увлечение греко-римской древностью сделало популярными благовония и ароматические ванны. «Ни одна прическа не обходилась без античного масла, ценившегося на вес золота. Г-жа Тальен, после клубнично-земляничной ванны, отдавалась нежным прикосновениям губки, пропитанной духами и молоком». По свидетельству очевидцев, Тюильри при Наполеоне благоухал сильнее, чем двор Людовика XVI. Каждое утро император выливал на волосы и плечи целый пузырек тончайшей кельнской воды и мощными движениями втирал ее в кожу. Все придворные знали, что Жозефина испытывает пристрастие к мускусу, амбре, цибетону и что она выписывает духи с острова Мартиника. В Мальмезоне ее будуар, насыщенный ароматом мускуса, продолжал пахнуть даже шестьдесят лет спустя. Читая переписку супругов, становится понятно, что запахи, исходящие от тела, играли важную роль в их сексуальных отношениях. Подобный обонятельный эротизм шел вразрез с рекомендациями врачей-гигиенистов и коренным образом отличался от эротизма, например, розовой воды, упоминаемой Ретифом де ла Бретоном.
     Реставрация, как мы видели, выразилась и в сфере обоняния. С Реставрации начинается «царство пожилых женщин», которым чужды возбуждающие ароматы. Испытывая слабость к цветочным запахам, престарелые законодательницы мод стремятся передать этот архаический вкус своим внучкам. В 1838 г-жа де Бради произносит надгробное слово духам: «Духи окончательно вышли из моды. Они вредны для здоровья и не пристали порядочным женщинам, ибо чересчур притягивают внимание». Слабый аромат пудры в апартаментах покойной бабушки навевает Луизе да Шолье трогательные воспоминания о детстве.
     Напомним, что именно в это время повсеместно распространяется запах табака, а также стремительно вошедший в моду запах камфары. Многие врачи, лечившие бедняков (в частности, доктор Распай), восхваляют табак за многочисленные целебные свойства. Его и жуют, и курят, им посыпают постель больного, а также используют для всевозможных компрессов, примочек и притирок.
     К 1840 году гамма запахов расширяется. Табак не соперничает больше с ароматом цветов. По мере того, как развивается мужская мода, новая обонятельная эстетика делает первые шаги. Возможно, здесь сказывается влияние неоламаркизма, который обращает особое внимание на опасность уснувших функций. Как бы там ни было, тринадцать лет спустя духи завоевывают двор Наполеона III так же, как некогда завоевали двор его дяди. Но речь идет уже о других духах. Многочисленные данные, касающиеся объема производства, количества рабочих мест и общей коммерциализации парфюмерной отрасли, говорят о том, что изготовление духов было отныне поставлено на широкую ногу. Использование достижений химии, изобретение пульверизатора, а затем гидрофера, позволяющего равномерно растворять препарат в воде, значительно способствовали развитию парфюмерной промышленности. За исключением Кельнской воды, т. е. одеколона, основные ароматы производятся в Париже и в Лондоне. Выставка 1868 года стала триумфом парфюмерных достижений этих двух столиц. На долю Испании, Германии, России и Америки теперь остается лишь заурядная, поточная продукция. Новые коммерческие договоры положили конец многочисленным подделкам, поставлявшимся из-за Рейна. Некоторые предприятия стремительно богатеют. Так, уже в 1858 году фирма Желле владела заводом в Нейи и филиалами в Санкт-Петербурге, Гамбурге и Брюсселе. Парижская парфюмерия не может функционировать без сырья, которое она импортирует со всех концов света. Однако основные поставки идут из Грасса и Ниццы, а также из Англии, где научились выращивать наиболее пахучие сорта лаванды. С середины века торговля с Востоком меняет вектор: Оттоманская империя уже не продает, а покупает парфюмерную продукцию. Самая драгоценная розовая эссенция отныне производится в Париже.
     С 1840 года ароматы становятся все более утонченными. Высокая парфюмерия исподволь, бережно готовит великие достижения будущего. Этот поздний отход от кантовских убеждений объясняется целым рядом исторических причин. Здесь и новый расцвет профессий, связанных с модой, и возвращение династии Бонапартов, и царившая в обществе космополитическая любовь к экзотике, и неустанные усилия Александра Дюма, стремившегося возродить интерес к духам XVIII века (братья Гонкуры и многие коллекционеры, страстно увлеченные эпохой Людовика XV, ставили перед собой схожие задачи). Отныне буржуа может без стеснения копировать аристократию и накапливать все новые и новые символические ценности. Именно в этом, кстати, состоял глубинный смысл "имперских празднеств". Духи воспользовались тем, что проклятия в адрес изнеженности и роскошной жизни несколько поутихли; характерный для новых времен поиск эстетического синкретизма (бодлеровские «Соответствия» – яркая иллюстрация этого факта из истории цивилизации) тоже пошел им на пользу. Сцены, на которых разыгрывались английские феерии, благоухали духами. В Париже, по случаю премьеры «Африканки», тоже не замедлили прибегнуть к этой практике.
     В 1832 году Уорт создает парижскую haute couture. Его салоны, своими утонченными ароматами напоминающие оранжерею, подражают обстановке будуара и одновременно диктуют моду на нее. В это время и в Париже, и в Лондоне уже появляются имена великих парфюмеров: Аскинсон, Любен, Шарден, Виоле, Легран, Пьесс и, конечно же, Герлен. Парфюмерный букет становится все более сложным. В 1860 году Кле, главный препаратор дома Виоле, утверждал, что для создания новых духов им необходимо три или четыре года лабораторной работы. Тем не менее, новая эстетика только зарождается: ей еще трудно освободиться от догматических принципов, разработанных парфюмерами при Старом Режиме. Однако на сцене уже появился новый персонаж. Это парфюмер-композитор. В 1855 году Пьесс разрабатывает ольфакторную гамму, которая вызывает язвительные насмешки химиков. В первый раз создатели духов осмеливаются говорить о гармонии запахов, об идеальных соответствиях (гелиотроп/ваниль/флердоранж) и диссонансах (ладан/гвоздика/тмин). Они пользуются той же лексикой, что и профессора консерватории, но с единственным отличием: в их предмете не существует теории, есть только практика. В умении оперировать запахами состоит основной секрет – и высшая тайна – новой дисциплины. Изысканная форма флаконов тоже свидетельствует о новых установках. Прочность хрусталя в сочетании с летучестью духов говорит о схождении противоположностей, а казавшиеся гениальными находки Бирото теперь вызывают лишь улыбку. В 1884 году Гюисманс окончательно формирует образ современного композитора. Дезэссент обладает всем спектром композиторских приемов. Его великое сочинение представляет собой гармоническую последовательность в рамках единого замысла. В нем присутствуют и фон, и основная тема. У Дезэссента нет никаких рецептов, он руководствуется лишь своим поэтическим замыслом. Он творит пейзаж (с помощью «экстракта цветущего луга»), воссоздает атмосферу («легкий дождь из человеческих эссенций»), вызывает в памяти чувства («все эти прикрасы, приправленные хохотом, потом и жарким солнцем»), не забывает и о резком звучании повседневности («запах фабричной краски»). Двадцать лет спустя Коти создает духи «Origan».
     Стремление к изысканности в названиях неотделимо от новых эстетических претензий. Расширение гаммы компонентов, поиск неожиданных соответствий поощряют словесную изобретательность. Целый лексический пласт парфюмерных наименований связан с поэтикой простого пейзажа. Выделяется несколько основных семантических групп. Названия со словом «букет» указывают на нежный и нестойкий запах полевых цветов (ср. духи «L'heure fugitive» [«Mимолетность»]). Фиалка, роза, лаванда – эти цветочные названия наиболее распространены в парфюмерном словаре. Семантика Востока тоже обладает немалой притягательностью. По мнению Риммеля, это связано с «Описанием Аравии» Нибура и с популярностью многочисленных рассказов о путешествии в Египет. Попав на берега Нила, Флобер составляет вдохновенный перечень запахов пустыни. Описание Стамбульского рынка будоражит воображение, которому рисуется великолепие гаремов. Однако парфюмерный словарь рождает, напротив, лишь выцветшее отражение восточных реалий. Одно лишь слово Константинополь, – пишут Эдмон и Жюль Гонкуры об Анатоле Базоше – «рождало в нем поэтическое настроение, когда мечты переплетаются с запахами и в голову приходят бесконечные мысли о Воде султанш, о благовонных курильницах гарема, о палящем солнце, к которому турки стараются повернуться спиной». И все же чаще всего создатели духов ссылаются на престиж аристократии и царствующих семей. Тем самым высокая парфюмерия подчеркивает свою связь с королевскими дворами Европы. Спрос на духи отчасти объясняется той немеркнущей популярностью, которой пользуются известные королевские пары у современников III Республики. Ностальгия по монархическому прошлому разжигает страсть к роскоши, а отсылка к именам принцесс гарантирует богатство товара. Благодаря «Jockey Club» («Жокейскому клубу»), «Bouquet de l'ImpОratrice» («Букету императрицы») или «Pommade de Triple Alliance» (духам «Тройственный Союз») человек становится в один ряд с персонами самого знатного происхождения. Проходят десятилетия, и обонятельная эстетика банализируется. Дешевизна ароматного мыла, поточная продукция одеколонов, повсеместное распространение галантерейных лавок, торгующих парфюмерными товарами, – все это сделало парфюмерную продукцию общедоступной. Флакончик духов стоит уже теперь на подзеркальнике у врача или у небогатого чиновника. Еще до того, как туалетное мыло вошло в широкое употребление, всеобщий спрос на подешевевший одеколон свидетельствовал о том, что даже самые бедные слои общества объявили войну дурным запахам, исходящим от человеческого тела.