Корбен А. Ароматы частной жизни (из книги «Миазмы и Нарцисс: обоняние и общественное сознание в XVII-XIX веках»)
Корбен А. Ароматы частной жизни. Новое литературное обозрение. №43. 2000. С. 60-85.
Новое управление запахами, складывающееся параллельно с распространением privacy в домашнем быту буржуа, позволяет женщине стать весьма тонким режиссером. Производится тщательная регулировка телесных сигналов, рассчитанная на то, чтобы снизить интенсивность ольфакторного знака, с одной стороны, и закрепить за ним определенную ценность – с другой.
Портрет мадам де Помпадур. Фрагмент. Буше Ф. 1759 г.
Запреты делают многое недоступным для зрения, и в связи с этим неожиданное значение приобретает обоняние. «Воздух, окружающий женщину», становится неуловимо важным и волнующим элементом ее sex-appeal'а. Однако культ девической непорочности, новые представления о замужней женщине, о ее роли и добродетелях – все это по-прежнему налагает табу на чересчур прямые провокации. Возбуждать желания, не нанося ущерба стыдливости, – такова функция ольфакторной коммуникации на очередном витке утонченной любовной игры, символом которой становится новый союз женщины и цветка.
«Неукоснительная опрятность»
Новые доводы медицины доказывают: необходимо удалять грязь и нечистоты, чтобы уменьшить опасность заражения. С тех пор, как Лавуазье и Сеген подсчитали, сколько побочных продуктов образуется в процессе кожного дыхания, врачи стали заботиться о том, чтобы ему ничто не препятствовало. Согласно физиологическим воззрениям Бруссэ, следует особенное внимание уделять гигиене секреторных органов, ответственных за «очищение» организма. Медицинская теория фрагментирует и тело, и связанные с ним гигиенические ритуалы.
Самое существенное – содержать в чистоте руки, ноги, подмышки, пах и гениталии. Значение, которое Бруссэ придавал понятию раздражения, подтверждало вред от косметических составов, содержащих окиси металлов, и оправдывало их запрещение. Сенсуализм, влияние которого все еще было значительно, хотя он уже и стал объектом критических дискуссий, требовал ради сохранения остроты и точности осязания тщательно соблюдать гигиену.
Каноны телесной эстетики предписывают тщательнейший уход за телом. Идеал аристократической перламутровой кожи, сквозь которую просвечивают пульсирующие голубые жилки, диктует косметические предпочтения. На протяжении практически целого столетия верхом совершенства неизменно почитается ослепительная белизна – белизна лилий и кожи мадам де Помпадур; эстетический кодекс повелевает содержать в чистоте те части тела, которые одежда оставляет открытыми, как можно больше времени проводить в помещении, а на воздухе прятаться в тень и не снимать перчаток, защищающих «нежные, белые, упругие, пухленькие» ручки.
Купание. А. Стивенс 1867 г.
Счистить с простолюдина грязь – значит обтесать его; убедить буржуа мыться – значит сделать его достойным, добродетельным представителем своего сословия. В этическом кодексе Бенджамина Франклина тринадцать принципов; чистоплотность – десятый из них; непосредственно за ней следуют моральная устойчивость и целомудрие. «Гигиена бережет здоровье, прививает привычку к порядку, чистоте, умеренности и по этой причине является залогом красоты, ибо это драгоценное достоинство зиждится прежде всего на свежести здорового тела, на незапятнанности души». Видален устанавливает неожиданную связь между экономикой и чистотой: чем шире распространена опрятность, тем меньше бесхозяйственного отношения к продуктам питания и одежде, тем легче заметить, проконтролировать, а в некоторых случаях и возместить ущерб; чистота становится одним из средств борьбы с потерями в производстве.
С этой точки зрения, самое важное – научить не пачкаться, избегать любого контакта с нечистотами, очищать кожу от всех выделений.
Строгие требования стыдливости, как известно, и облегчают, и затрудняют введение в быт навыков гигиены. Небезынтересно при этом, что обоняние также оказывается вовлеченным в складывающуюся систему запретов. Ричард Сеннетт перечисляет физические и психические расстройства, которыми страдали в викторианскую эпоху буржуа, постоянно опасавшиеся случайно пустить ветры на людях. Учебники хорошего тона о подобных проблемах не упоминают, но в них говорится о совершенно новом типе ольфакторной деликатности. Не принуждайте слуг делать ничего такого, что им противно, пишет в 1838 г. графиня де Бради; если вы здоровы, разувайтесь и снимайте чулки сами.
Несмотря на ряд благоприятных условий, множество помех в распространении гигиены тела никуда не исчезает. Это прежде всего медленное обустройство жилищ необходимой техникой, продиктованное устойчивым недоверием медиков к неумеренному пользованию водой. Доказательство тому – масса ограничений и предосторожностей, которыми пестрят рассуждения врачей-гигиенистов.
Ритм гигиенических процедур по-прежнему задается менструальным циклом. Редкие специалисты советуют принимать ванну чаще одного раза в месяц; Гуфланд совершает едва ли не дерзость, когда предписывает еженедельные омовения; еще смелее Фридлендер: он, хотя и осуждает излишнее пристрастие к купаниям, все же позволяет мыть детей дважды или трижды в неделю.
Купание юного Жана Жерара. Goeneutte N. 1889 г.
Погружение в воду – определенный риск, и важно соотнести его продолжительность, температуру и регулярность с полом, возрастом, темпераментом, состоянием здоровья и временем года. Ванна – далеко не повседневное, привычное действие; она оказывает глубокое влияние на весь организм; на нее возлагают надежды психиатры, а в некоторых случаях – даже моралисты, что указывает на неоднозначность производимого ею эффекта; к ней с опаской относятся гинекологи. Делаку напоминает, что продажная женщина страдает бесплодием оттого, что слишком заботится о чистоте своего тела. По его словам, многие женщины лишились радостей материнства из-за такого «нескромного ухода» за собой. Еще страшнее то, что ванны опасны для красоты; женщины, ими злоупотребляющие, «обычно бледны, а их полнота имеет скорее мучнистый, чем цветущий вид». Девице, которая без оглядки плещется в ванне, может грозить даже слабоумие.
Туртель предупреждает, что лучше избегать водных процедур после еды, при недомогании и, разумеется, во время менструации. Ростан рекомендует принимающим ванну смачивать голову водой, чтобы предотвратить прилив крови к мозгу. Следует немедленно выйти из воды при вторичном появлении мурашек, немедленно вытереться и затем на короткое время прилечь на банкетке в ванной комнате, чтобы усталость после омовения прошла, а сырость не проникла в остальное жилище. Предубеждение против ванн сохранилось вплоть до быстрой победы душа, который позволяет тратить меньше времени на туалет и избавляет от нарциссического соблазна. Их распространение сдерживал и запрет, наложенный на наготу. Вытирать гениталии после омовения – действие далеко не простое. «Закройте глаза, – советует своим читательницам г-жа Сельнар, – и не открывайте их, пока не закончите»: дело в том, что вода может оказаться дерзким зеркалом.
Купание. Неизвестный художник. 19 век
Доктор де Сент-Урсен пишет о смущении принимающей ванну девушки: «Неопытность опускается, зардевшись, в хрустальные волны, видит, как в них отражаются новые для нее самой красоты, и еще больше заливается краской». Напыщенным слогом здесь говорится о том, что девочек начинают приучать к гигиене тела как раз тогда, когда они вступают в пубертатный период. «Принимайте ванну, если таков совет врача, – заключает графиня де Бради, – но без такового не купайтесь чаще раза в месяц. Есть нечто невыразимо праздное и расслабленное в привычке ложиться в ванну, очень мало подходящей для девицы».
С этого времени можно наблюдать очевидное расхождение между выспренними рассуждениями и бытовыми привычками. Люди принимают ванны, исполняя медицинские предписания. Купание для собственного удовольствия нуждается по меньшей мере в терапевтическом обосновании. Стоит ли удивляться тому, что вся процедура обставляется такими сложностями? Подача воды, наполнение и опорожнение жестяной лохани, чана или ванны попадают, подобно стирке или сезонной уборке жилища, в цикл торжественных домашних ритуалов и не могут войти в повседневный обиход. Итак, главным новшеством по-прежнему остается гигиена отдельных частей тела. Доказательство тому – распространение (впрочем, не слишком широкое) ванночек для рук и ног, сидячих ванн и полуванн.
Из стремления как можно меньше пачкаться, новой частоты омовений и ужесточения требований к ним складывается в буржуазном быту приучение к опрятности. Физиология телесных отправлений, значение которой подчеркивалось в учении Бруссэ, определяет не только ритуал туалета, разбитый на небольшие фрагменты, но и теорию и практику муниципального управления. И неукоснительная опрятность тела буржуа, и регулярный вывоз городских отбросов, на котором настаивали гигиенисты, суть проявления одного и того же проекта. Это проект борьбы с угрозой, исходящей от продуктов жизнедеятельности и понимаемой теперь не столько как риск заражения, сколько как опасность закупорки, засорения.
Туалет. Пувис П. 1883 г.
По мере распространения водных процедур растет и разнообразие лосьонов. Лосьон популярен как замена изгнанных из употребления духов и как обязательный атрибут растираний, высоко ценимых за свои укрепляющие и тонизирующие свойства. Вскоре появились и другие гигиенические средства и процедуры. Исчезла мода на помаду для волос, что легко объяснимо.
Уход за волосами предусматривает их расчесывание (причем время от времени – частым гребнем или щеткой) и заплетание в косу перед сном. Запрет Салернского кодекса пока остается в силе, и голову еще не моют. Чтобы очистить волосы от пыли, г-жа Сельнар рекомендует вытирать их сухим полотенцем; иногда, очень осторожно, модница может прибегнуть к мыльному лосьону, который следует наносить на волосы при помощи губки. Шампунь войдет в обиход лишь при Третьей республике, а до этого времени запах, исходящий от волос, остается одним из важнейших козырей женщины, которой запрещено злоупотреблять духами.
Уточняются правила гигиены рта; чтобы придать дыханию свежесть, Лонд советует ежедневно чистить щеткой все зубы (не только передние, как это
делали обычно), а г-жа Сельнар – пользоваться зубными порошками с отдушкой.
То, какой запах издает тело, зависит не только от уровня гигиены, но в еще большей степени – от качества и чистоты нательного белья.
И в этой области движение вперед выражается в ускорении темпа.
Щетка для волос "Trichosaron". 1852-1885 гг.
Врачи-гигиенисты стараются убедить публику в необходимости менять белье еженедельно. Вслед за новой периодичностью стирки и подчеркнутым вниманием к приятному запаху свежего белья идет ароматизация корыт, тазов, сундуков, ящиков комода. Все это стимулирует распространение практических мер, оказавшихся предвестниками многих уже собственно гигиенических навыков.
Купание. Кассат М. 1890-91 гг.
Однако новые привычки даже в буржуазном быту укореняются довольно медленно, о чем свидетельствует редкость туалетных комнат. Биде приобретает популярность лишь к самому концу столетия; использование tub'ов – английского варианта ванны – долгое время остается признаком снобизма. Еще в 1900 г. добропорядочные парижские буржуа вполне удовлетворяются эпизодическим мытьем ног. В кабинетах врачей той эпохи потому только имелось, как явствует из инвентарных списков, достаточно большое количество сидячих ванн, что медики находились на переднем крае борьбы за распространение гигиены.
Пока ещё не было и речи о том, чтобы приобщить простолюдина к ритуалам, не вошедшим еще в повседневный обиход даже избранного общества. И простолюдину оставалось только прозябать в вонючей жирной грязи, если он избегал общественных бань с их безобразным и беспорядочным развратом. В окрестностях Невера, как показал Ги Тюилье, гигиена тела перестала быть редкостью лишь после 1930 года. До этого времени приучение к чистоте в школах, казармах и спортивных обществах оставалось делом чисто внешним; в этом легко убедиться,
вспомнив ожесточенные споры об использовании гребня, о контроле наставников за опрятностью учащихся, а также советы, которые дает г-жа Фуйе в книге «Путешествие двух детей по Франции».
Мужчина в ванной. Каллебот Г. 1884 г.
Однако многие социальные группы уже сталкиваются с нормами, выработанными для буржуазии. Тюрьма даже в большей степени, чем пансион, остается лабораторией, где проходят испытание предварительные меры, свидетельствующие о новых требованиях. Виллерме еще в 1820 г. считал, что заключенные каждое утро должны причесываться и умываться, по нескольку раз на дню мыть руки и еженедельно – ноги.
Вишневая зубная паста. 1870-1890 гг.
Он же находил нужным каждую неделю проверять опрятность арестантов, мыть вновь прибывших и советовал тюремному начальству коротко стричь заключенных. Столетие спустя гигиенисты будут требовать для школьников, в сущности, именно того же. Кормилицам из провинции, нанимавшимся в семейства буржуа, приходилось соблюдать правила гигиены – по всей вероятности, более жесткие, чем те, которым подчинялись сами родственники младенца. Медики рекомендовали кормилицам мыться не реже раза в месяц и постоянно содержать в чистоте рот, грудь и половые органы. Впрочем, каково было влияние этих женщин после их возвращения из города, сказать затруднительно.
В деревне приобщению традиционно грязных сословий, для которых единственной мерой гигиены было купание в реке, к господствующей системе знаков-ценностей, выстроенной по предписаниям ученых, должно было предшествовать налаживание регулярного водоснабжения. В этой области, еще очень мало изученной, основные сдвиги приходятся на середину столетия. Пример Мино здесь кажется вполне репрезентативным.
Сложная система желобов, цистерн, сделанных из бука корыт, мостков для стирки белья и фонтанов с питьевой водой – зримое свидетельство некоей новой «водяной»
архитектуры – встраивается в сельское землевладение; в 1875 г. вода в деревне подчиняется человеку, и, пока женщины отвыкают общаться друг с другом у колодца и осваивают новые пространства для своих работ, городская гигиена тела и жилища начинает, пусть очень робко, пронизывать быт деревни.
Реклама мыла. 1840-60 гг.
И в этой среде управление потоками воды вскоре проложит дорогу для новой экономии повседневных действий. При конституционной
монархии элегантный мужчина – если только он не изображал из себя денди и не предавался «противоественной»
любви – духов не употреблял; самое большее, что он мог себе позволить, – это чуть слышный запах табака, который ни
в коем случае не должен был сообщиться даме. Историки моды и костюма убедительно показали, что в эту эпоху нарочитость была не
к лицу мужчине. Из нового кодекса мужской элегантности, тонкость которого общеизвестна, были исключены ольфакторные элементы –
если только не считать таким элементом само отсутствие всякого сильного запаха, свидетельствовавшее о тщательной гигиене, важнейшем
признаке хорошего тона.
Едва различимый, символический запах 
чистоты, исходящий от белья, отличает
лишенного иных запахов буржуа, который больше не нуждается в чужих обличьях.
Коробка из-под сигар. 1897 г.
Напротив, женщине, ставшей демонстративным атрибутом
мужчины и «ритуальной потребительницей производимых им благ», препоручается знаковая функция – манифестировать
положение и достаток отца или супруга. Отныне ее удел – шелковые ткани, яркие цвета,
вычурная роскошь; они доказывают, что их хозяйка расточительна, и отводят от нее малейшее подозрение в причастности
к труду.
Правила элегантности в ольфакторной сфере делаются все
сложнее и тоньше. Вплоть до конца века набор разрешенных запахов остается очень скудным; люди хорошего общества не обращают внимания на модные поветрия и соблюдают эстетику, утвержденную еще при дворе
Марии-Антуанетты. В эпоху конституционной монархии врачи особенно настойчиво твердят о гигиене обоняния, имея в виду легкость и утонченность ольфакторных знаков, верность нежным растительным ароматам и отказ
от тяжелых запахов животного происхождения: мускуса, амбры и цибетона.
Цветочный лосьон. Выпускался с 1907 г.
Это стремление к легкости и утонченности идет рука об руку с новым пониманием косметики, отождествляющим красоту с «элегантной опрятностью». Это выражается в отказе от белил, румян, пудры и умеренном использовании помады. Туртель превосходно подытоживает новые требования моды и гигиены: «Истинные косметические средства – лосьоны для чистой кожи, приготовленные на основе воды; масла, которые вместе с эмульсиями можно употреблять для очищения и смягчения кожи: свежевыжатое растительное масло, спермацет, масло какао, мыло, мелко растертый миндаль. И никаких окисей металлов», – добавляет он. Самое важное – удалить пленку жира и грязи, чтобы кожа дышала, открыть поры – так возникает «воздух, окружающий женщину».
Все современники пишут о вытеснении духов из обихода; а профессионалы горько сожалеют об этом – в частности Риммель, один из известнейших парфюмеров. Элегантные женщины совсем забросили домашнюю парфюмерию, и значение этой утраты трудно переоценить: исчезла целая лаборатория запахов, в которой проходили тонкую выучку обонятельные рецепторы. Ароматические средства для ванн практически забыты, отмечал в 1860 году Луи Кле. С тех пор, как вышла из употребления пудра, вокруг обычая душить волосы разгорелась продолжительная полемика; видимо, на это решались только отчаянные кокетки.
Тройной одеколон для носовых платков. 1870 г.
Правила хорошего тона запрещают девушке пользоваться духами; подобные нескромные ухищрения вовсе не гармонируют с ее
неискушенностью и слишком откровенно говорят о ее матримониальных устремлениях. И потом, разве этим девица не лишает себя надежнейшего оружия?
Напротив, не стоит маскировать – разве что совсем слегка – запах, исходящий от хрупкого тела, ольфакторное целомудрие которого
еще не исчезло под воздействием мужской спермы: «Девственница источает нежное благоухание майорана, более сладкое и пьянящее,
чем любые аравийские ароматы». Сами духи ни в коем случае не должны соприкасаться с кожей. Разрешены только ароматические туалетные
воды, то есть дистиллированная вода, настоянная на лепестках роз, на подорожнике, клубнике, на зернышках бобов, и одеколоны. Между телом
и источником запаха абсолютно необходимо расстояние. 
Правила ужесточаются, а наряду с этим оскудевает и разнообразие предметов, на которые можно наносить духи.
Веер-реклама аромата "вишневого цвета". 1898 г.
Не противоречит хорошему тону, если белье, вынутое из ящика комода, сохраняет нежный запах, но надушить одежду духами значит пойти наперекор всем правилам. Ароматы сконцентрированы на носовых платках и некоторых других предметах: на веере, на кружевной ленточке, которой перевязан крошечный бальный букетик, и, для самых чувственных женщин, – на перчатках, митенках, домашних туфельках. Однако из новых запретов можно извлечь и немалые выгоды. Духами пропитываются предметы постоянного обихода, запах которых отражает и подчеркивает обаяние женщины. Духам поручено одновременно создавать ольфакторную оболочку, делать видимой «атмосферу женщины» и придавать ей ценность, иначе говоря – соединять несоединяемое. В конечном итоге установление дистанции оказывается средством соблазнения; дерзкая неприступность пропитана эротикой.
Эта сложная стратегия предписывает и поощряет отказ от запахов животного происхождения и моду на цветочные ароматы, которые, не вступая в соперничество с запахом тела, звучат как эхо удивительного содружества женщины и цветка.
Объявление, рекламирующее духи. Автор: А. Муха
«Упражнять обоняние следует, вдыхая ароматы природы на утренней заре», – поучал в 1838 г. Лонд,
а графиня де Бради примирительно замечала: «Я не одобряю готовые духи, но нахожу вполне позволительными ароматы живых цветов в тех
случаях, когда они уместны». Элегантность определяется здесь не только интенсивностью запаха, но и его происхождением.
Набор самых «правильных» духов и туалетных вод окончательно сложился к середине эпохи Второй империи. Хотя в 1860 г.
парфюмеры трудятся над тем, чтобы сделать свою продукцию как можно более изысканной, набор ароматических композиций для носовых платков
остается весьма небогатым; по мнению Риммеля, он состоит из шести основных ароматов: роза, жасмин, цветы апельсинового дерева, кассия,
фиалка и тубероза. 
Дело парфюмера – придумывать новые сочетания классических элементов. Для производства помады
можно использовать также нарцисс и жонкиль (желтый нарцисс), резеду, сирень, цветы боярышника, чубушник.
Мыло с ароматом фиалки. 1901 г.
Это не абстрактные предписания: в 1861 знаменитые парижские парфюмеры, по свидетельству Дебэ, «полностью отказались от сильных, возбуждающих, раздражающих нервы запахов [...] и специализируются на простых и невинных ароматах».
У современников эта ольфакторная робость встречает одобрение. Врачи бесконечно повторяют аргументы, взятые на вооружение еще в конце прошлого столетия и доказывающие, что ароматы животного происхождения – не что иное, как продукт разложения. Они поздравляют друг друга с их практически полным исчезновением. Общепризнанная потребность в чистом воздухе также заставляет постоянно быть начеку. Страх перед неблагоприятным воздействием животных запахов на психику растет по мере развития психиатрии. «Злоупотребление духами – источник всех неврозов, – утверждает доктор Ростан в 1826 г. – истерия, ипохондрия, меланхолия – вот наиболее частые последствия этой привычки». Такая опасность грозит в первую очередь анемичным девицам: они, подобно беременным женщинам, могут страдать серьезными расстройствами обоняния – паросмией и даже какосмией
(болезненным пристрастием к некоторым, в том числе и неприятным, запахам). «Бывают случаи, когда пациенты не только спокойно
переносят, но и с жадностью вдыхают вонь жженого рога или иные столь же вредные запахи», – пишет в своей диссертации доктор
Обри. Этих аргументов достаточно, чтобы девушкам, в большинстве своем слабым и анемичным, было запрещено душиться.
Реклама туалетной воды. "Eau De Cologne parfumerie". 1896 г.
Неоднозначная мысль о безнравственности сильных и навязчивых запахов красной нитью проходит через рассуждения врачей, считающих нужным предостерегать своих читательниц. Незадолго до революции, последовавшей за открытиями Пастера, подобные нападки возобновятся с удвоенным ожесточением. Любовь к духам, склонность «к низменным чувственным удовольствиям» – признаки «изнеженного, потакающего дурным наклонностям воспитания»; они усугубляют нервозность, ведут к женоподобию, поощряют разврат. «Нюхачи» Тардье вскоре пополнят список несчастных «извращенцев». В моде тонизирующие и дезинфицирующие лосьоны.
Эта психиатрическая стратегия, в которой куда больше морализаторства, чем в прежние времена, когда гонение на тяжелые запахи было продиктовано прежде всего страхом перед инфекцией, способствует подъему слегка забытой науки о запахах, или осфрезиологии – подобно тому, как духи стали популярны после выхода в свет объемистых сочинений Ипполита Клоке. Особенный интерес к ольфакторной сфере проявляет экспериментальная психология.
Однако остановиться здесь значило бы сильно упростить ситуацию. Очевидно, что за устойчивой модой на естественные запахи и столь же устойчивым отрицанием дразнящих ароматов животного происхождения стоит нечто совершенно иное.
Пудра для лица. 1898 г.
Тонкая регламентация ольфакторного поведения содержит сведения о социальной психологии разных сословий; не вдаваясь глубоко ни в одно из ее ответвлений, намечу некоторые пути для дальнейшего исследования этой малоизученной области. «Буржуа пользуется своим богатством не для того, чтобы производить эффект»; оно жизненно необходимо ему, пишет Робер Мози, и этого, как я уже говорил, было бы вполне достаточно, чтобы объяснить ненависть к духам как символу мотовства, распространение которого свидетельствует о невосполнимых убытках и обессмысливает количественный подход к миру. Однако эта аргументация плохо приложима к буржуа XIX столетия. Он мало похож на описанного Вернером Зомбартом моралиста, который превыше всего ставит долг, отрицает радости жизни и чувственность как таковую. Снедаемый желанием узаконить свое положение, буржуа новой эпохи мечтает о родословной; он жадно копирует аристократическую развязность. Постепенно он перестает строить из себя социального отщепенца и, можно сказать, вновь начинает жить напоказ: моды Шоссе д'Антен быстро обгоняют в великолепии скромное обаяние Сен-Жерменского предместья. Тут-то и следует искать ключ к разгадке. Вплоть до Июльской монархии правила хорошего тона определяются именно здесь. Филип Перро, в частности, убедительно продемонстрировал, как новое отношение к изящной простоте, укореняющееся в этой среде, формирует кодекс элегантности. Начиная с эпохи Реставрации иерархические различия становятся все тоньше, знаки – все сложнее; обозначаются неожиданные градации.
Развитие гигиены отделяет зажиточных от бедняков; неуловимые для взгляда непосвященного оттенки дробят на части мир богатых. Непринужденное изящество ольфакторных знаков, без сомнения, также участвует в сложной стратегии изысканности. Кроме того, в этом кругу, где возникает и развивается элегантность, любовь к растительным и презрение к животным запахам могли быть интерпретированы как своего рода Реставрация; они означали одновременно и возвращение к модам последних дней Старого Режима, и неприятие вычурных и даже щегольских вкусов времен контрреволюции – по крайней мере, модных
пристрастий «чудесниц» и выскочек эпохи Директории.
Реклама различных цветочных экстрактов парфюмерного магазина. Париж. 19 век
Они также свидетельствовали о том, что при императорском дворе не принято одеваться роскошно, напоказ. И все же другие доводы кажутся
мне более убедительными, нежели те, что отсылают только к моде, в пестроте которой можно найти подтверждение самым противоречивым
гипотезам.
Флакон от духов. Дрезден. 1890 г.
Из всех женских добродетелей XIX век превыше всего ценил стыдливость, целомудрие. Запрет, наложенный на макияж и дразнящие запахи, входит в сложную систему репрезентации – одновременно моральной, зрительной и эстетической. «Простая опрятность, изящество и естественная красота тела и души, милая веселость и скромность – вот лучшие косметические средства».
Густые испарения отечных тел, тяжелые запахи и пудра с мускусным ароматом подходят только для будуара содержанки или для гостиной в публичном доме. Отталкиваясь от образа порочной женщины, легче дать определение элегантности. За распространением символики женщины-цветка, естественной и едва уловимо пахнущей духами, стоит непреклонная воля к обузданию страстей.
Нежный аромат – знак полупрозрачного тела, понимаемого как простое отражение души. Эта смелая стратегия должна обезвредить низменные склонности, смирить порывы самой женщины. Ей следует благоухать (и быть) розой, фиалкой, лилией, но ни в коем случае не мускусом или цибетоном, образы цветов вытесняют из речи слова, относящиеся к сфере плотского. И в самом царстве флоры образный ряд тяготеет к невинным – полевым или садовым – растениям; еще не пробил час тревожной, будоражащей экзотики лиан и странных цветов с ядовитыми венчиками. Стремясь удержаться от насмешек, ученые слишком долго отказывались от исследования слащавой символики, которая быстро сложилась вокруг образа юной девицы; за ней скрывается настойчивая, завораживающая тяга к сакрализации объекта. Пусть женщина так же убирает цветами себя и свое тело, как она украшает статую Девы Марии или переносные алтари в праздник Тела Господня; пусть преизбыток добродетелей обрамляет ее жизнь подобно тому, как цветочные гирлянды обвивают картины, подаренные ей в день первого причастия – и тогда вопрос о пагубной животной страсти исчезнет сам собой. Не стоит за рассуждениями врачей забывать о проповедях священников, которые в этой среде, возможно, оказывались куда более действенны.
Тонкая классификация телесных знаков
Нас по-прежнему занимает вопрос о глубинном значении стыдливости. Холодность с намеком, осторожный призыв, признание в смутной печали, краска смущения, постоянные упоминания о заблуждениях страсти, которым не пристало поддаваться, – не складывается ли все это в умелую сексуальную стратегию, куда встроена и тонкость ольфакторных знаков? Не оказываются ли хитрыми эротическими ловушками естественное благоухание девичьего тела и хорошо пропускающая воздух одежда? «Духами следует пользоваться так, чтобы не угасало желание ощущать их запах», – в нескольких словах Дебеи суммирует эротическую науку стыдливости. В рамках этой глобальной стратегии ольфакторная коммуникация несет особую нагрузку. Зов запаха менее очевиден и груб, он тоньше, а волнует, возможно, больше, чем нагота, и к тому же он лучше соответствует двусмысленности всей стратегии соблазнения. Кроме того, он позволяет ничем не нарушить невинности внешнего облика. Любовные послания, исходящие от тела вместе с легким ароматом духов,
не так угрожают целомудрию, как естественные формы, прикрытые, но при этом явленные взору или даже подчеркнутые тканью корсажа.
Умелое вовлечение обоняния в игру сопровождает светскую жизнь – а может быть, и предшествует ей.
Столь пристальное внимание к нюансам индивидуальных запахов характерно именно для этой эпохи и в дальнейшем уже не повторится.
Ученый Баррюэль заявил, что им открыт научный метод, позволяющий распознавать эти оттенки; он предложил судебным властям свои разработки,
касающиеся запаха крови. Еще до того, как стали использоваться отпечатки пальцев, он придумал ольфакторные отпечатки –
неизвестная страница в истории идентичности.
Цветочная теплица. Э. Дж. Пойнтер (1836-1919)
Медики того времени единодушно полагали, что у человека запах гениталий не связан с репродуктивной функцией. Он направляет половой инстинкт животных, «но в роде человеческом это не так», – утверждает Ростан. По замечанию Лонда, эротические функции перешли к осязанию; только ласки могут возбуждать желание. У животных, пишет Ипполит Клоке, обоняние «разжигает неистовые страсти», в человеке оно будит «приятные ощущения». Точно так же у негров, которые по развитию стоят ближе к животным (это доказали, как нам сообщают, антропологи Блюменбах и Земмеринг, развита повышенная восприимчивость к сексуальной компоненте запахов.
Будучи центром домашней сферы, женщина становится и ее режиссером; не выходя за границы стыдливости, она производит тонкую эротическую переакцентуацию во всем, что ее окружает, превращая собственный мир в сплошь символический. Мир воображения этой эпохи прочитывается в интерьерах явственнее, чем где бы то ни было. Даже Бальзак признает в «Физиологии брака»: если в растительных ароматах нет ничего вызывающего, они могут украшать атмосферу спальни и будуара. Однако на мускус, а также на лилии и туберозы наложен запрет, и даже аромат роз вызывает некоторые сомнения.
Курильницы по-прежнему остаются неотъемлемой частью быта светской девушки. Благовония в виде маленьких пирамидок или шариков по-прежнему в ходу, но их зажигают преимущественно в комнатах больных.
Теперь в большой моде ароматизированные свечи, польза от которых служит надежной порукой невинности. Отныне самое существенное – спрятать соблазнительные намерения за идеей пользы. Поэтому духи для белья – всего лишь гигиеническое средство. От почтовой бумаги исходит тонкий аромат, и никто не мешает думать, что его оставили пальцы писавшей письмо. Бальзак стал искуснейшим живописцем передних и будуаров, где воздух напоен ненавязчивыми ароматами духов; так, умелая ольфакторная режиссура герцогини де Карильяно совершенно уничтожает Августину и открывает ей глаза на то, какая пропасть лежит между ней, дочерью суконщика с улицы Сен-Дени, и утонченной аристократкой («Дом кошки, играющей в мяч»). Будуар выступает как благоухающий полюс бальзаковского универсума, и это совершенно логично, поскольку на протяжении всего творчества романиста приятный запах ассоциируется с цветами / женщиной / парижанкой / молодой / влюбленной / богатой / ухоженной / живущей широко и свободно; миазмы отсылают к иным понятиям: ограниченность / грязь / скученность / бедность / старость / низкое происхождение. Нет ничего дурного в желании окружить себя цветами и птицами. «Такова естественная склонность женщин», – утверждает графиня де Бради; даже проститутки, несмотря на свое падение, не утрачивают ее. В представлениях романтиков от Новалиса до Нерваля девушка, бесплотная и таинственная, легко откликающаяся на зов бесконечности, открывает, как полевой цветок, благоуханный путь к вершинам поэзии. Эта близость, эта скромная гармония ведет к символической метаморфозе, к смешению понятий; задолго до того,
как силуэт Аврелии превратился в цветущий сад, Сенанкур пишет о простенькой фиалке: «Очарование и быстрота желаний, легкое
беспокойство и некое предчувствие пустоты окружающего. Смутная потребность любить; тайное стремление быть любимой. Изысканность
в привязанностях». Мишле требует, чтобы супруг-садовник, вместо того, чтобы срывать «бедный цветок» и наслаждаться
его ароматом, как это делают чувственные мужчины, ухаживал за ним, «оставив его расти и пестуя так, как того требует
его природа». [...]
Букет сирени. Дж. Тиссот. 1875 г.
Благожелательное отношение к цветам – явление новое, и причина тому – открытый Яном Инген-Хусом процесс фотосинтеза. «Тлетворные испарения цветов и листьев, – пишет ученый, – безусловно отличаются от тех, которые рождают благоухание: насколько первые по своей природе опасны, настолько вторые невинны. Аромат растений не имеет ничего общего с их ядовитыми миазмами». Существеннейшее разграничение: пахучие растения перестают считаться самыми опасными; цветы приносят не более вреда, чем листья. Чтобы уберечься от риска, достаточно проводить ночи в комнате, свободной от цветов, в течение дня проветривать помещения, где они находятся, и не держать в жилище растения с пышной листвой. Более того, дыхание стоящего на свету цветка может стать для женщины лекарством от нервного перенапряжения. «Растение, не имеющее нервов, станет для нее нежным дополнением – успокоительным, освежающим, сравнительно невинным». И все же Мишле, заботясь о нравственности, будет настаивать, чтобы «маленькие барышни» избегали слишком близкого соседства букетов, которое может им повредить.
Новейшие теории возвращают цветам былое значение. В садах XVIII века им отводилась несущественная роль. В садике бедняка цветочная клумба, самое большее, окаймляла грядки; в английском парке с его искусственными ландшафтами обонятельное воздействие также имело вспомогательное значение. Цветочный аромат лишь дополнял впечатления, которыми человек был обязан более благородным органам чувств – зрению и слуху. Трактаты начала XIX века, посвященные созданию парковых ансамблей, основывались на тех же принципах. Первые перемены пришли не из аристократических парков с бескрайними горизонтами, а из буржуазных садов, с их оградами и теплицами.
Любовь к замкнутому тепличному пространству, столь характерная для XIX века, заслуживает внимания историков, занимающихся становлением частной жизни общества. Теплицы существовали в разных видах: это и зимний сад – жаркое помещение, где круглый год прекрасно чувствуют себя тропические растения; и оранжерея, где поддерживается умеренная температура и куда помещают растения, не переносящие зимних холодов. Сначала тепличные помещения были привилегией высокой аристократии, но постепенно они завоевали более широкую популярность – сначала в Англии, затем в Центральной Европе и, наконец, во Франции. Специалисты указывали, что оранжерея непременно должна сообщаться с жилыми помещениями. В нее можно войти, не рискуя замерзнуть или промокнуть. Архитекторы задумывают оранжерею как очередной этап домашнего маршрута, окрашенного разными ароматами, который ведет
к pleasure ground, т. е. в закрытый цветочный сад. Он становится продолжением жилища и расширяет пространство частной жизни.
Оборудованная цветочными беседками и скамьями для отдыха, в ненастную погоду оранжерея становится любимым местом прогулок; здесь происходят
неожиданные встречи, завязываются интриги, назначаются свидания. Оранжерея дает возможность ускользнуть от любопытных взглядов, которые преследуют
человека в обыкновенном домашнем пространстве, и выполняет функцию секретного хода, лазейки. В летнее время оранжерею, где сохраняется умеренная
температура, уместно использовать как комнату отдыха, читальный зал, столовую, можно даже устраивать в ней танцы.
Старшая сестра. Дж. Тиссот. 1881 г.
Но оранжерея таит определенную опасность, и о возможности ее «вредного воздействия» на жилые помещения не следует забывать. Растительные испарения, гнилостный запах почвы могут создать атмосферу болотной сырости, которая неизбежно проникнет в комнаты. Там, где есть оранжерея, необходима правильная вентиляция.
Постепенно оранжереи начинают украшать и дома буржуазии. «Сегодня это необходимое дополнение к любому мало-мальски приличному саду», – пишет барон Эрнуф в 1862 году.
В это время во Франции распространяется мода на гостиную-оранжерею – вроде той, которая описана в «Добыче» Золя. Очень рано – по крайней мере, в Центральной Европе – в стенах оранжереи устанавливается продуманное соответствие между женщиной и душистым оранжерейным цветком. Дело доходит до крайностей, когда оранжерея мало-помалу захватывает весь дом. Цветочные шпалеры украшают стены, зеленые растения карабкаются по лестницам, проникают в будуар. Жизненное пространство становится придатком к цветочному декору, атмосфера жилья насыщается растительными ароматами. Французский натуралист Бори де Сен-Венсан, попавший в Вену в 1805 году в составе наполеоновской армии, рассказывает об изумительном впечатлении, которые произвели на него дома венской аристократии: «Мне показался очаровательным новый для меня обычай: почти все светские дамы украшали свое жилище оранжереями, где даже зимой разливалось благоухание самых редких и удивительных растений. Будуар графини С... произвел на меня поистине опьяняющее впечатление. Софа была окружена ветвями жасмина и дурманом, росшими прямо из земли. Будуар находился во втором этаже, рядом со спальней, но чтобы попасть в него надо было пройти через настоящие заросли из американского вереска, гортензий, камелий – напомню, что в то время все это было большой редкостью, – и прочих диковинных растений, миновать клумбы с фиалками, крокусами всех цветов и оттенков, гиацинтами и другими цветами, образующими настоящий газон. В другой части дома располагалась ванная комната, где цветы ириса и папируса обрамляли мраморный бассейн. Оконные проемы с двойными рамами тоже были украшены восхитительными цветущими растениями». Именно в ходе первой половины XIX века возникает новая садовая эстетика, освоенная сначала крупной, затем средней и, наконец, мелкой буржуазией. Это и есть центральное событие изучаемого нами дискурса, несколько замутненное, впрочем, влиянием иностранных парков. Новый тип сада возник в связи с тем, что садовым художникам пришлось осваивать небольшие, замкнутые пространства. В этом случае соперничать с природой, пытаясь организовать живописный ландшафт, было бессмысленно. «У буржуа участок вокруг дома не превышает арпана»; сад или «искусственная рощица, состоящая только из одной площадки, остаются в этом случае единственной подходящей композицией». Ограниченный узкими пространственными рамками, художник не в состоянии,
используя законы оптики, организовать ландшафт таким образом, чтобы он доставлял наслаждение взгляду. Остается довольствоваться искусственным садовым пейзажем, «не лишенным приятности».
В этом случае обонятельному впечатлению отводится далеко не последняя роль. Планирование садового пространства приобретает актуальность как раз в тот момент, когда Габриэль Туэн возвращается к практике устройства
парковых партеров, благодаря чему цветы «восстанавливаются в правах». Некоторые его ученики – прежде всего Балли – используют приемы учителя при освоении садового пространства и стремятся
кодифицировать его планировку.
В тени. М. Стоун (1840-1921)
Если человек наделен вкусом, он не должен смешивать сад с огородом; ему следует отказаться от вульгарного обычая, распространенного в среде мелкой буржуазии, сажать цветы только на клумбах или обрамлять ими грядки. Сад, предназначенный для прогулок и отдыха, обычно окружен изгородью, а огород – стеной; в этом вопросе следует также избегать путаницы. Пространство, совмещенное с жильем, должно быть четко спланировано и структурно отделено от жилого дома, являясь при этом дополнением к нему. «Это что-то вроде еще одного, дополнительного помещения в здании», – пишет в 1808 году Александр де Лаборд. Пребывание в саду подчиняется тем же правилам, что и жизнь в доме. Здесь также необходимо соблюдать «предельную» чистоту, «во всем должны присутствовать изящество и порядок». Сад «похож скорее на жилые апартаменты, поскольку он не имитирует естественный ландшафт, но представляет собой что-то вроде галереи, где определенным образом подобраны и расположены предметы живой природы». При создании такого сада необходимы метла и грабли. Это парадоксальный проект: растительные
апартаменты должны быть спланированы таким образом, чтобы в них хотелось как можно дольше гулять. Сад должен манить, в нем должно легко
дышаться, чтобы человека тянуло ходить, а не сидеть. Он превращается в лабиринт извилистых аллей, которые ввел в моду Туэн: желая
избавиться от геометрического дробления и растительных инкрустаций, характерных для старинного французского парка, он предпочитал непринужденные цветники и изящно изогнутые клумбы.
Двое - компания, трое - нет. М. Стоун. 1892 г.
Для того чтобы оживить прогулку и усладить отдых, рождается изощренная растительная архитектура: тенистые гроты из ветвей, полные аромата и прохлады; зеленые коридоры, столь укромные и непроницаемые для постороннего взгляда, что юная неопытность не может здесь быть в безопасности. Подобно оранжереям в аристократических домах, сад становится главной площадкой для сцен любовного обольщения. Как раз тогда вырисовывается, а затем уточняется та кардинальная роль, которую играет в частной жизни буржуазии аллея сада. «Именно здесь с заалевших губ невольно слетает признание, предвестник будущего блаженства». От этих эфемерных зеленых конструкций времен июльской монархии осталось очень мало (последние следы ее были уничтожены запоздалой модой на теплицы и металлические туннели для вьющихся декоративных растений, а в дальнейшем на искусственно выстроенные сады), и, чтобы восстановить их устройство, необходим особый подход – что-то вроде растительной археологии.
Для построек из зелени разрабатываются четкие определения. По Буатару, беседкой «следует называть короткую, замкнутую с трех сторон аллею
под сводом из зеленых ветвей, настолько густых, что туда не проникают лучи солнца» (и, добавим, посторонние взгляды).
Августа Штробль. Ж. Стилер. 1827 г.
Этот миниатюрный променад должен быть осенен жимолостью, жасмином и душистыми ломоносами, опорой для которых служит легкая деревянная конструкция. Зеленые туннели, как правило округлой формы, под легким металлическим сводом, требуют более прочного каркаса, покрытого, как и в предыдущем случае, вьющимися растениями. Что касается сидячего отдыха, то для этой цели предусмотрена простая скамья, поставленная рядом с бюстом или статуей, прообразом которых были изящные скульптурные композиции английских парков. Навесом для нее служат кусты ракиты или сирени. В самых роскошных садах предусмотрены были также домики для пикников, кабинеты, танцевальные залы и даже зеленые театры. Поскольку пространство ограничено, прогулка по саду должна услаждать не только зрение, но и обоняние. Отсутствие живописного горизонта компенсируется великолепием цветов и их ароматом. Еще не возникла мода на сконструированные сады, с фонтанами и искусственными водоемами, поэтому слуховые впечатления (за исключением пения птиц) буржуазному саду пока неведомы.
Чувственная модель, сформированная пребыванием в беседке, постепенно распространяется, захватывая все пространство. Именно прогулка в саду – а не смешанный запах сложного букета, где цветы так нескромно прилегают друг к другу, – учит юную девушку любить «нежный аромат», «и полный загадок» язык «простых цветов». Цветы и кустарники, рекомендуемые мастерами садового искусства, источали нежный аромат, непривычный для современного человека. Предпочтение растений с наиболее сладким запахом, отвечало, по-видимому, почти повсеместному спросу на цветочную парфюмерию. Наибольшей популярностью пользуются запахи, практически утратившие значение впоследствии. Это резеда, воспоминание о которой преследует г-жу Лафарж даже в тюрьме Монпелье и которая искупает приятным запахом свою наружную невзрачность; душистый горошек, в дальнейшем воспринимаемый как цветок бедняка; базилик, флокс, василек.
Но главными цветами буржуазного сада бесспорно остаются вечерница и фиалка.
Жюли фон Бонар. Ж. Стилер. 1840 г.
Цветы постепенно завоевывают дом, уже не довольствуясь туалетным столиком, который до сих пор был единственным отведенным для них местом. Они цветут в декоративных кадках, между оконными рамами, в напольных вазах. Законодатели изящного отдают предпочтение розам, жасмину, ландышам, резеде и фиалкам. Экзотические растения находят чрезмерно броскими. Во Франции пока считается дурным тоном превращать жилые апартаменты в ботанический сад.
Во времена Второй Империи дамы начинают дополнять цветами свои наряды. «Живыми цветами украшают корсаж, рукава и юбку, причем не только оборки и воланы: иногда даже гладкая часть юбки отделана гирляндой». Розы, белые левкои, ландыши, незабудки, цветки жасмина становятся непременным атрибутом искусной прически у юной модницы – в отличие от зрелой женщины, которой, в соответствии с этикетом, не пристало украшать себя живыми цветами. С годами исчезает естественная гармония, роднящая девушку с цветком. Женщине, утратившей аромат юности, подходят лишь искусственные цветы, да и их использовать следует очень умеренно. Новое поветрие подстегивает активность коммерсантов. В Париже издавна существовала Цветочная набережная, но теперь ее становится мало. Два раза в неделю цветы продают на городских площадях, а затем и на бульварах. Идя по новым улицам, «вы на секунду закрываете глаза и думаете, что перенеслись в дивный цветочный партер», пишет г-жа Троллоп, в устах которой похвала звучит особенно лестно, ибо в иных случаях она редко отдает должное парижскому изяществу. С началом Июльской монархии целый легион цветочниц выстраивается на мостах, вдоль улиц и тротуаров, что ставит новую проблему перед поборниками строгой морали.
Букетики и цветы в горшках перестают быть привилегией богатых и становятся доступны всем, «вплоть до самой бедной работницы, решившей украсить свою мансарду», – отмечает Дебэ. «Они не покупают редких цветов, – пишет Поль де Кок о парижских гризетках. – Им достаточно левкоев и резеды, которыми они набивают графины: ведь нужен приятный запах, которого хватило бы на целую неделю». Что может быть отрадней, чем образ молодой белошвейки, украсившей себя цветами. Опрятная комнатушка, напоенная ароматом живых цветов, становится антитезой вонючей деревенской бедности и заводскому распутству. Цветы сразу дают понять, что хозяйка работает в пристойном месте, как то подобает веселой, опрятной, трудолюбивой девушке, и доказывают, что даже в бедных чердачных квартирах есть место добродетели. Но букет на окне с раздернутыми занавесками может означать и нескромный призыв: подпольным проституткам тоже знаком язык цветов.
Короткие колебания парфюмерной моды
Флаги весны (Ensigns Of Spring.). У. Крэйн. 1894 г.
В сельской местности цветок лишен двусмысленности. Восковые венки, украшающие церковь, развивают у юных девушек вкус к невинным цветам; старательно вышиваемые цветочные венчики предвещают первое робкое появление клумб, обрамляющих огороды. Этот новый пасторальный идеал, образцовым выразителем которого уже является кюре из Арса, вдохновляет сельское духовенство; и он в немалой мере рассчитан на юных девушек. Дети и юные прислужницы девы Марии внимательно следят за тем, чтобы алтарь был украшен цветами. А если в церковном саду их не достаточно, то нет ничего проще, чем посадить еще. Тем более, что на праздник Тела Господня понадобятся целые корзины лепестков – ими принято усыпать путь, по которому движется крестный ход. В контексте буржуазного сада девушка и цветок связаны своеобразным родством. Оказывается, лилиям, розам и фиалкам можно поведать о первом любовном томлении не хуже, чем клавишам рояля. И хоть белая лилия источает волнующий аромат, разве эта невинная чувственность, заключенная в цветке, может быть по-настоящему опасной? Если Жильят бросает вызов буре и разбивается на рифах, если отверженные ютятся в вонючей тесноте Жакрессарды, то Дерюшетта отдыхает сердцем в скромном душистом саду и поверяет ему свои целомудренные секреты. Девушка, по мнению Виктора Гюго, должна сама поливать свои клумбы; дядя «воспитал её так, что она выросла скорее цветком, нежели женщиной». Выходя вечером в сад, она кажется «цветочной душой этой сумрачной сени». Наступает весна, и любовь обостряет проницательность Жильята, в расшифровке цветочной символики ему нет равных: «Глядя на душистые цветы, которые собирала Дерюшетта, он угадывал, какие запахи ей нравятся больше всего. Вьюнок был ее любимцем, а за ним шли гвоздика, жимолость, жасмин. Роза была лишь пятой. Дерюшетта любовалась лилией, но никогда не вдыхала ее аромата. Зная, какие запахи она любит, Жильят выстраивал в своем сознании ее образ, причем каждому запаху соответствовала определенная добродетель».
Историки литературы усердно описывали скученность Жакрессарды и прометеев труд человека на рифе. Но тот, кто не пригляделся внимательно к образу Дерюшетты, не сможет верно интерпретировать мечты и желания очаровательной и сумасшедшей буржуазии, которая главенствует в социальной игре. История резеды, лилии, розы ничуть не менее информативна, чем история угольных разработок. «Нежный аромат был для нее (для Могильщицы) источником неиссякаемого блаженства. Я видел, как она целый день наслаждалась запахом резеды, после одного из тех утренних дождей, которые словно раскрывают душу цветка...»; так Бальзак представляет себе загадочную гармонию, которая устанавливается между девушкой и природой.
Культ душистых цветов пошатнулся к концу Второй Империи; новая парковая эстетика, порожденная вкусами Наполеона III, вызвала революцию в садоводстве. «Красивая листва с некоторых пор ценится не меньше, чем цветы», – пишет Эдуар Андре в 1879 году. Обонятельный критерий при отборе растений отныне не является единственным. Главное требование состоит в том, чтобы они нарядно смотрелись и, посаженные вместе, обладали декоративным эффектом. Особенным успехом пользуются цветные растения; экзотические виды перестают быть редкостью. В них нет недостатка, поскольку садоводство, поставленное на широкую ногу, стало настоящей индустрией – появились целые «растительные мануфактуры». Страстью самых состоятельных буржуа становятся ботанические музеи. В этих гигантских оранжереях царят уже не те простодушные, незамысловатые запахи, что были раньше. Нарядное растение становится коррелятом красивой женщины, о чем в достаточной мере свидетельствуют символистское искусство и, позднее, работы Альфонса Мухи. Роскошная и опасная, женщина становится еще прекраснее в окружении лиан и диковинных соцветий. Теперь она не боится вдыхать аромат лилии, но она и не поверяет отныне цветку свою душу.
Цветы. А. Муха. 1897 г.
Мы, конечно, не имеем возможности исчерпать на этих страницах всю историю парфюмерной моды – она заслуживает целых томов. Мне хотелось бы лишь осветить несколько важных эпизодов, имеющих прямое отношение к истории чувственного восприятия. С момента восшествия на престол Людовика XVI и вплоть до композиций Коти нежные цветочные запахи ценились несравненно более всех остальных. Тем не менее, короткие отклонения (в которых, впрочем, не просматривается никакой циклической закономерности) нарушали безраздельное господство незамысловатых ароматов. В среднем каждые пятьдесят лет мускус и амбра переходят в краткое наступление. В эпоху Террора выбор запаха зависел от политических пристрастий. Духи, получившие новое название, становятся признаком сплоченности. Тот, кто пользовался «Самсоновой помадой», считался патриотом. «Несмотря на запрет и угрозу гильотины, – пишет Кле, – мы не боялись надушить жабо и носовые платки Королевиной водой и эссенцией лилии». После 9 термидора резкий запах духов щеголей-мюскаденов становится атрибутом сторонника реакции. После революции 1830 года запах также указывал на политическую ангажированность: появились даже новые сорта мыла с соответствующими названиями – «Конституционное» и «Мыло трех славных дней».
В период Директории, а особенно во времена Консульства и Первой Империи, в моду снова входят тяжелые запахи животного происхождения. Кроме того, возрождение аристократии и появление новой знати давали сильный стимул для развития парфюмерии. Увлечение греко-римской древностью сделало популярными благовония и ароматические ванны. «Ни одна прическа не обходилась без античного масла, ценившегося на вес золота. Г-жа Тальен, после клубнично-земляничной ванны, отдавалась нежным прикосновениям губки, пропитанной духами и молоком». По свидетельству очевидцев, Тюильри при Наполеоне благоухал сильнее, чем двор Людовика XVI. Каждое утро император выливал на волосы и плечи целый пузырек тончайшей кельнской воды и мощными движениями втирал ее в кожу. Все придворные знали, что Жозефина испытывает пристрастие к мускусу, амбре, цибетону и что она выписывает духи с острова Мартиника. В Мальмезоне ее будуар, насыщенный ароматом мускуса, продолжал пахнуть даже шестьдесят лет спустя. Читая переписку супругов, становится понятно, что запахи, исходящие от тела, играли важную роль в их сексуальных отношениях. Подобный обонятельный эротизм шел вразрез с рекомендациями врачей-гигиенистов и коренным образом отличался от эротизма, например, розовой воды, упоминаемой Ретифом де ла Бретоном.
Реставрация, как мы видели, выразилась и в сфере обоняния. С Реставрации начинается «царство пожилых женщин», которым чужды возбуждающие ароматы. Испытывая слабость к цветочным запахам, престарелые законодательницы мод стремятся передать этот архаический вкус своим внучкам. В 1838 г-жа де Бради произносит надгробное слово духам: «Духи окончательно вышли из моды. Они вредны для здоровья и не пристали порядочным женщинам, ибо чересчур притягивают внимание». Слабый аромат пудры в апартаментах покойной бабушки навевает Луизе да Шолье трогательные воспоминания о детстве.
Напомним, что именно в это время повсеместно распространяется запах табака, а также стремительно вошедший в моду запах камфары. Многие врачи, лечившие бедняков (в частности, доктор Распай), восхваляют табак за многочисленные целебные свойства. Его и жуют, и курят, им посыпают постель больного, а также используют для всевозможных компрессов, примочек и притирок.
К 1840 году гамма запахов расширяется. Табак не соперничает больше с ароматом цветов. По мере того, как развивается мужская мода, новая обонятельная эстетика делает первые шаги. Возможно, здесь сказывается влияние неоламаркизма, который обращает особое внимание на опасность уснувших функций. Как бы там ни было, тринадцать лет спустя духи завоевывают двор Наполеона III так же, как некогда завоевали двор его дяди. Но речь идет уже о других духах. Многочисленные данные, касающиеся объема производства, количества рабочих мест и общей коммерциализации парфюмерной отрасли, говорят о том, что изготовление духов было отныне поставлено на широкую ногу. Использование достижений химии, изобретение пульверизатора, а затем гидрофера, позволяющего равномерно растворять препарат в воде, значительно способствовали развитию парфюмерной промышленности. За исключением Кельнской воды, т. е. одеколона, основные ароматы производятся в Париже и в Лондоне. Выставка 1868 года стала триумфом парфюмерных достижений этих двух столиц. На долю Испании, Германии, России и Америки теперь остается лишь заурядная, поточная продукция. Новые коммерческие договоры положили конец многочисленным подделкам, поставлявшимся из-за Рейна. Некоторые предприятия стремительно богатеют. Так, уже в 1858 году фирма Желле владела заводом в Нейи и филиалами в Санкт-Петербурге, Гамбурге и Брюсселе. Парижская парфюмерия не может функционировать без сырья, которое она импортирует со всех концов света. Однако основные поставки идут из Грасса и Ниццы, а также из Англии, где научились выращивать наиболее пахучие сорта лаванды. С середины века торговля с Востоком меняет вектор: Оттоманская империя уже не продает, а покупает парфюмерную продукцию. Самая драгоценная розовая эссенция отныне производится в Париже.
L'Origan. Coty
С 1840 года ароматы становятся все более утонченными. Высокая парфюмерия исподволь, бережно готовит великие достижения будущего. Этот поздний отход от кантовских убеждений объясняется целым рядом исторических причин. Здесь и новый расцвет профессий, связанных с модой, и возвращение династии Бонапартов, и царившая в обществе космополитическая любовь к экзотике, и неустанные усилия Александра Дюма, стремившегося возродить интерес к духам XVIII века (братья Гонкуры и многие коллекционеры, страстно увлеченные эпохой Людовика XV, ставили перед собой схожие задачи). Отныне буржуа может без стеснения копировать аристократию и накапливать все новые и новые символические ценности. Именно в этом, кстати, состоял глубинный смысл "имперских празднеств". Духи воспользовались тем, что проклятия в адрес изнеженности и роскошной жизни несколько поутихли; характерный для новых времен поиск эстетического синкретизма (бодлеровские «Соответствия» – яркая иллюстрация этого факта из истории цивилизации) тоже пошел им на пользу. Сцены, на которых разыгрывались английские феерии, благоухали духами. В Париже, по случаю премьеры «Африканки», тоже не замедлили прибегнуть к этой практике.
В 1832 году Уорт создает парижскую haute couture. Его салоны, своими утонченными ароматами напоминающие оранжерею, подражают обстановке будуара и одновременно диктуют моду на нее. В это время и в Париже, и в Лондоне уже появляются имена великих парфюмеров: Аскинсон, Любен, Шарден, Виоле, Легран, Пьесс и, конечно же, Герлен. Парфюмерный букет становится все более сложным. В 1860 году Кле, главный препаратор дома Виоле, утверждал, что для создания новых духов им необходимо три или четыре года лабораторной работы. Тем не менее, новая эстетика только зарождается: ей еще трудно освободиться от догматических принципов, разработанных парфюмерами при Старом Режиме. Однако на сцене уже появился новый персонаж. Это парфюмер-композитор. В 1855 году Пьесс разрабатывает ольфакторную гамму, которая вызывает язвительные насмешки химиков. В первый раз создатели духов осмеливаются говорить о гармонии запахов, об идеальных соответствиях (гелиотроп/ваниль/флердоранж) и диссонансах (ладан/гвоздика/тмин). Они пользуются той же лексикой, что и профессора консерватории, но с единственным отличием: в их предмете не существует теории, есть только практика. В умении оперировать запахами состоит основной секрет – и высшая тайна – новой дисциплины. Изысканная форма флаконов тоже свидетельствует о новых установках. Прочность хрусталя в сочетании с летучестью духов говорит о схождении противоположностей, а казавшиеся гениальными находки Бирото теперь вызывают лишь улыбку. В 1884 году Гюисманс окончательно формирует образ современного композитора. Дезэссент обладает всем спектром композиторских приемов. Его великое сочинение представляет собой гармоническую последовательность в рамках единого замысла. В нем присутствуют и фон, и основная тема. У Дезэссента нет никаких рецептов, он руководствуется лишь своим поэтическим замыслом. Он творит пейзаж (с помощью «экстракта цветущего луга»), воссоздает атмосферу («легкий дождь из человеческих эссенций»), вызывает в памяти чувства («все эти прикрасы, приправленные хохотом, потом и жарким солнцем»), не забывает и о резком звучании повседневности («запах фабричной краски»). Двадцать лет спустя Коти создает духи «Origan».
Jockey Club
Стремление к изысканности в названиях неотделимо от новых эстетических претензий. Расширение гаммы компонентов, поиск неожиданных соответствий поощряют словесную изобретательность. Целый лексический пласт парфюмерных наименований связан с поэтикой простого пейзажа. Выделяется несколько основных семантических групп. Названия со словом «букет» указывают на нежный и нестойкий запах полевых цветов (ср. духи «L'heure fugitive» [«Mимолетность»]). Фиалка, роза, лаванда – эти цветочные названия наиболее распространены в парфюмерном словаре. Семантика Востока тоже обладает немалой притягательностью. По мнению Риммеля, это связано с «Описанием Аравии» Нибура и с популярностью многочисленных рассказов о путешествии в Египет. Попав на берега Нила, Флобер составляет вдохновенный перечень запахов пустыни. Описание Стамбульского рынка будоражит воображение, которому рисуется великолепие гаремов. Однако парфюмерный словарь рождает, напротив, лишь выцветшее отражение восточных реалий. Одно лишь слово Константинополь, – пишут Эдмон и Жюль Гонкуры об Анатоле Базоше – «рождало в нем поэтическое настроение, когда мечты переплетаются с запахами и в голову приходят бесконечные мысли о Воде султанш, о благовонных курильницах гарема, о палящем солнце, к которому турки стараются повернуться спиной». И все же чаще всего создатели духов ссылаются на престиж аристократии и царствующих семей. Тем самым высокая парфюмерия подчеркивает свою связь с королевскими дворами Европы. Спрос на духи отчасти объясняется той немеркнущей популярностью, которой пользуются известные королевские пары у современников III Республики. Ностальгия по монархическому прошлому разжигает страсть к роскоши, а отсылка к именам принцесс гарантирует богатство товара. Благодаря «Jockey Club» («Жокейскому клубу»), «Bouquet de l'ImpОratrice» («Букету императрицы»)
или «Pommade de Triple Alliance» (духам «Тройственный Союз») человек становится в один ряд с персонами самого знатного происхождения. Проходят десятилетия,
и обонятельная эстетика банализируется. Дешевизна ароматного мыла, поточная продукция одеколонов, повсеместное распространение галантерейных лавок, торгующих парфюмерными товарами, – все
это сделало парфюмерную продукцию общедоступной. Флакончик духов стоит уже теперь на подзеркальнике у врача или у небогатого чиновника. Еще до того, как туалетное мыло вошло в широкое употребление,
всеобщий спрос на подешевевший одеколон свидетельствовал о том, что даже самые бедные слои общества объявили войну дурным запахам, исходящим от человеческого тела.