Мода и представления о благопристойности и морали в XIX веке
Эйлин Рибейро
Никогда мне не доводилось видеть, чтобы изысканный вкус в одежде соединялся с нравственной чистотой, в то время как распущенность костюма несомненно
указывает на распущенность нравов
и поведения.
Эталон изящества, 1811
Во все времена худшие мужчины и женщины всегда одевались лучше всех.
Порядки приличного общества, 1859
Воистину, общепринятый стиль одежды – отличительный признак эпохи и показатель уровня общественной морали.
Шарль Блан. Искусство украшений и одежды, 1877
XIX век стал свидетелем ряда крупных изменений в костюме, которые увеличивали разрыв с прошлым. Например, все больше стали отличаться друг от друга мужская и женская одежда. Иначе говоря, мужской костюм становился сдержанным, простым и очень «мужественным», а женский – ультраженственным. В противоположность XVIII веку, когда богатство ассоциировалось с праздностью, мужчина девятнадцатого столетия всем своим внешним видом показывает, что он – человек работающий. Как правило, он не демонстрирует свое тело и не уделяет особого внимания украшениям (за исключением самого начала века). С другой стороны, женщина (или, пожалуй, лучше использовать ассоциирующееся с аристократизмом слово «дама») становится щедрым потребителем все более сложного и богатого наряда и аксессуаров, которые свидетельствуют об относительно праздной жизни, ограниченной домашними стенами. Отчасти в ответ на это с середины XIX века мы видим зарождение движения за реформу костюма. После несколько нерешительного начала реформа, ставшая первой реальной антимодой для женщин, а также тот факт, что все больше женщин стало работать и заниматься спортом вне стен своего дома, позволили к концу века создать более практичный повседневный костюм.
В общем и целом в этом столетии именно женщины приняли на себя основной удар со стороны критиков <…>
В XIX веке, в эпоху постоянных волнительных дискуссий о последствиях новых изобретений, новых средств связи и новых взглядов на мир, наблюдается раскол или по крайней мере расхождение во мнениях о нравственности в одежде. В восемнадцатом столетии, хотя церковь была довольно неактивной и придерживалась политики невмешательства, не было сомнений в существовании Бога, установившего практически непоколебимую классовую структуру. После Великой французской революции все изменилось, и в течение века целый ряд философов и авторов, пишущих о политике, подвергал сомнению существующие общественные, религиозные и политические убеждения. Это должно было повлиять на нормы морали, и мы наблюдаем, что обвинения в непристойности костюма, основывавшиеся на Библии, в определенной мере сменялись новой светской моралью, где на первое место вышли практичность, здоровье и гигиена. Аналогично, в контексте прочно установившейся классовой системы и надвигающегося ужаса индустриализации создавалось ощущение, что для помощи большому количеству неимущих недостаточно собственно религиозной благотворительности. На всех уровнях общества начали обсуждаться новые политические концепты (например, социализм), основанные на равенстве всех мужчин и женщин, несмотря на то что влияние этих идей не было по-настоящему сильным до начала следующего века.
Великая французская революция, которая в некоторой степени была попыткой претворить часть этих идеалов в жизнь, в начале XIX века оказала самое большое влияние на костюм. Именно революция, вдохновленная относительной простотой одежды английской деревни, установила формальную связь между костюмом и демократией. Шелк был символом аристократической праздности, в то время как льняные и хлопчатобумажные ткани, которые можно было стирать, и шерсть (теоретически это была одежда малоимущих), как считалось, подходили менее склонным к роскоши истинным республиканцам. Мы уже видели, что такие элементы костюма, как брюки (и их более прилегающий и более элегантный вариант – панталоны), по своему происхождению считались пролетарскими. Из-за этих потенциально революционных ассоциаций их порой запрещали в странах, опасающихся «якобинской заразы»
1.
Облегающие панталоны за свою непристойность также становились мишенью критики. Нередко их шили из светлой нанки (плотно сотканной хлопковой ткани, часто телесного цвета), из чулочной ткани или из тонкой оленьей кожи – и использовали диагональный крой, чтобы лучше показать форму ног. <…>
Эту моду неоднократно осуждали понтифики: как Пий VI (умер в 1799 году), так и Пий VII (умер в 1823 году). Впрочем, к моменту смерти последнего облегающие панталоны сменились более свободными брюками.
Англичанин в Париже, 1807 г. Т. Роулендсон.
Претензии к женской одежде начала XIX века связывались с ее чрезмерной откровенностью. Модная женщина стремилась выглядеть подобно статуе из паросского мрамора, поэтому платье драпировали в скульптурные складки. Но вырез часто был столь глубоким, а ткань – столь тонкой, что результатом был скорее не эффект античной статуи, а демонстрация тела. Дж. П. Малькольм заявлял, что «некоторые бездумные женщины слишком далеко заходят в своем стремлении к свободе и показывают себя, оскорбляя скромность»2. <…>
Хотя карикатуристы, подобно, например, Гилрою, склонялись к мнению, что у женщин под тончайшими платьями нет ничего, те, по всей видимости, все же носили «невидимые нижние юбки... сотканные из чулочной ткани... наподобие прямых камзолов... надетых на ноги вместо рук, так что при ходьбе им приходилось передвигаться жеманными маленькими шажками»3. Даже при этом платья были очень откровенными (если сравнивать их с объемными одеяниями XVIII века), а значит, появилась необходимость в дополнительном нижнем белье в виде панталон. Впрочем, это вполне приличное белье было принято лишь после длительной борьбы. Главным образом это было связано с тем,
что оно ассоциировалось с публичными женщинами и профессиональными танцовщицами (что в глазах многих было одним и тем же). В начале XIX века актрисы,
певицы и танцовщицы носили шелковые колготки телесного цвета, которые капитан Гроноу назвал «чем-то невыразимым из газа»4. Молодые девушки в
Англии надевали более скромные хлопчатобумажные панталоны с оборками, которые порой были намного ниже колена; но большинство взрослых женщин
начали носить подобное брюкообразное белье лишь во второй половине XIX века.
Зеркало моды. Т. Роулендсон. Средневековое представление о том, что тщеславная девушка в зеркале видит сатану, в интерпретации Роулендсона представляет нам Смерть, придерживающую зеркало, пока модница тщетно пытается сопротивляться приходу старости с помощью целой батареи зелий и косметических средств.
Нежелание носить панталоны было связано еще и с тем, что они воспринимались как «мужская» одежда, а также с их,
как считалось, французским происхождением. Все французское в сфере костюма или развлечений для англичан имело некий шокирующий привкус.
Мужчины, посещавшие Париж во время недолго действовавшего Амьенского мира (1802), поражались тому, как мало на женщинах одежды; и представление
о «беззаботном Париже», с его пороками и разнообразными удовольствиями, стало частью легендарного образа города в глазах англичан.
Не имело значения, что многие подобные сообщения, а также путеводители по Парижу основывались на историях <...> из хорошо
известных публикаций Мерсье. Это было именно то, что ожидала услышать публика, хотя в действительности сами авторы могли не видеть ничего
подобного. <...>
В 1802 году посетивший Париж англичанин Джозеф Фарингтон был рад обнаружить, что французам «недостает пристойности в одежде». Это нисколько его не удивило, ведь он уже встречал знаменитую мадам Рекамье, чье платье он счел «весьма открытым как сзади, так и спереди»5.
Многие современники полагали, что «свобода женского наряда», о которой говорит Фарингтон, свидетельствует о падении норм морали. Так что очевидно, что были критики, которые, подобно леди Сьюзен О’Брайен, проводили параллель между нравственностью и дореволюционной культурностью костюма и манер и находили в наступившей эпохе «определенную грубость или беспечность нравов»6. Одновременно леди О’Брайен отмечает чрезмерную изощренность речи, которую считает проявлением претенциозности и жеманства. Например, вместо слов «вынашивать» и «рожать» говорили «быть в интересном положении» и «разрешиться от бремени», а вместо слов «бриджи» и «брюки» использовали эвфемизмы «маленькая одежда» и «неупоминаемые» или «невыразимые»7.
В любом обществе сложно оценить масштабы «аморальности». Хотя Англия периода Регентства имела репутацию безнравственной страны, вероятно, на деле это было применимо лишь к высшим слоям общества. Евангелическая церковь, уделявшая особое внимание высоким нормам личной морали и семейной добродетели, на рубеже веков оказывала существенное влияние на средний и рабочий классы, в то время как за границей было широко известно английское ханжество, иными словами лицемерие, в вопросах половых отношений.
Герб денди. Дж. Крукшенк. Обезьяны, символизирующие денди, одеты по новейшей моде, за исключением шутовских колпаков с бубенцами. Крукшенк сопровождает рисунок следующим описанием: «Двуполое существо, соединенное из двух частей и выполненное в неестественном цвете, между двумя бабочками... три пары корсетов, выполненных серебром; на левой стороне щита бутыль пахучей королевской помады... восстающая оборка... Наверху пара добротно набитых корсетов, подпирающих приподнятый восстающий воротник, удерживающий дурью башку... увенчанную парой ослиных ушей, выполненных в естественном цвете». К паре брюк с девизом подвешен щенок, под которым размещена надпись «Орден Щенячьего Фатовства, укрепленный Французской Распоркой».
В евангелическом движении, основанном на пуританстве, большое значение уделялось простоте одежды. Один памфлет, опубликованный в 1815 году под названием «Призыв к совести христиан по поводу одежды» (An Appeal to the Consciences of Christians on the Subject of Dress), призывает читательницу (предполагается, что это женщина) объяснить, зачем нужно доставлять себе удовольствие «локонами, оборками, бусами, брошками и любой другой частью своего костюма»8. В следующем году это вызвало реакцию автора, пишущего под псевдонимом Honestas (Честность), который обвинял первый трактат в «фальшивом смирении», а его автора называл «олицетворением нетерпимости». Honestas высказывал свою убежденность в том, насколько ничтожно значение костюма на пути человека в мир иной9.
Евангелизм несомненно способствовал повышению самоуважения бедняков. Наряду с популяризацией «благочестия» все большее распространение получали представления о личной гигиене и чистоте одежды, что главным образом было связано с большей доступностью пригодных к стирке и недорогих тканей; так что теперь небогатые люди в меньшей степени зависели от грязной, бывшей в использовании одежды. Филантроп Френсис Плейс, чьи воспоминания включают в себя период с 70-х годов XVIII века по 20-е годы девятнадцатого, сопоставлял плачевное состояние женщин рабочего класса в более ранний период («с открытой спиной и без шейного платка, в полузашнурованных кожаных корсетах, черных, подобно дверному косяку») и их существенно улучшившийся внешний вид пятьдесят лет спустя («с их чистыми и опрятными хлопчатобумажными платьями, с довольно высоким вырезом под шею»)10. По сравнению с утратой хороших манер, которая, по-видимому, наблюдалась в высших классах и о которой сожалела Сьюзен О’Брайен, у представителей нижних классов, как полагал Плейс, все было наоборот; более того, сократился уровень уличной преступности и пьянства.
Сцена в ложе в опере. Денди в обмороке, или Изысканность в судорогах, 1818 г. Карикатурист смеется над женоподобными денди, которые затянуты в корсеты и накрахмаленные шейные платки и одеты в раздутые пиджаки с высокой талией и в объемные штаны «казаки».
Хотя, как уже говорилось в начале этой главы, в английском костюме XIX века были сильны гендерные стереотипы, необходимо сделать исключение для довольно женоподобных денди второго и третьего десятилетий века. Это действительно было последним веянием мужского щегольства перед наступающим триумфом свойственной среднему классу умеренности в одежде, которая в значительной степени остается актуальной и в наши дни. В начале девятнадцатого столетия элегантную простоту костюма, великолепным образом раскроенные высококачественные материалы и силуэты, повторяющие естественные очертания тела, пропагандировал Бо Браммелл. Он осторожно избегал того, что сам называл «внешностью шута», а именно яркой и экстравагантной одежды.
Но такие сдерживающие попытки не помешали денди искажать свою фигуру тугой шнуровкой и раздутыми штанами, которые придавали им женоподобный вид. Называя описанный стиль «изнеженным пижонством», автор книги «Полное руководство по костюму» (The Whole Art of Dress, 1830) одновременно довольно хорошо относился к свободным штанам, которые называли «казаками» (Cossacks) – после визита русского императора в Лондон в 1814 году, и довольно открыто выступал за использование корсета (его он называет поясом) под военной униформой. Будучи офицером кавалерии, он, по всей вероятности, описывал распространенную в армии практику11. Кроме того, денди пользовались косметикой, за что стали излюбленной мишенью сатириков, точно так же как «макарони» на полвека раньше. В сатирическом журнале «The Тоn» (1819) описывается утренний туалет денди. Одно из первых дел – сделать дневной макияж, используя «немного светло-коричневого и чуть красного»; затем нужно зашнуроваться в корсет и приняться за галстуки, примеряя по очереди четырнадцать разных, пока не удастся сделать идеальный выбор. Денди душится мускусом, покрывает волосы «античным маслом» и указывает портному, «какую форму придать камзолу на груди и плечах, как поместить изрядно толстую подкладку и набивку в рукава, чтобы создать впечатление атлетичности»12.
Сатирикам необычайно повезло с денди: это был последний раз, когда у них была возможность так поиздеваться над мужской модой.
No wonder in the present race.
Great crime pervades the Nation,
When in her Dandy youth we trace,
A stiff-neck’d Generation13.
(Немудрено, что теперь / страна находится в упадке, / ведь нынешняя молодежь – / «твердошеее» поколение.)
В этом сборнике стихотворений, предупреждающем о свойственных денди «странности и глупости», упоминаются модные тогда в буквальном смысле «твердые шеи»: мужчины носили сильно накрахмаленные воротнички и замысловато повязанные галстуки или шейный платки. Согласно сатирической книге «Страна платков» (Neckdothitania, 1818), в мире, где мужская одежда стала одинаковой, крахмальные воротнички и шейные платки были единственным способом отличить представителей аристократии от остальных людей. Прежде всего, они придавали мужчине «высокомерный и величественный вид... полный гордости, тщеславия и заносчивости... обязательных качеств модного человека»14.
Мода для экстравагантных мужчин. «Punch», 1847 г. Справа изображен типичный «джент» в «коротком и странном пиджаке» и в «широких клетчатых штанах по истинно комедийному образцу».
По сути дела, 1830-е годы стали периодом, когда высшие классы общества в последний раз смогли продемонстрировать чувство цвета в одежде. Непревзойденным лидером моды в это время был граф Д’Орсэ, элегантный мужчина в некоторой степени женственной внешности, поражавший своим одеянием: «...белое пальто, голубой атласный платок, перчатки лимонного цвета, ароматизированные жасмином, и ботинки лакированной кожи, которые можно было бы использовать вместо зеркала»15.
Существует мнение, что Д’Орсэ удалось произвести такой эффект в лондонском обществе, поскольку он был иностранцем и его эксцентричный костюм выглядел очень утонченно. Впрочем, хотя идея дендизма в XIX веке продолжала развиваться, облик денди никогда не терял мужественности. Начиная с этого времени, как пишет Квентин Белл, «малейший намек на женственность в мужском гардеробе рассматривался с глубочайшим внутренним отвращением»16. До 1860-х годов единственным цветным предметом одежды у представителей высшего и среднего классов был жилет. Вскоре не осталось и его, и мужчины в большинстве случаев носили темный костюм-тройку, делая исключение лишь для вечерних собраний, где был обязателен белый жилет. Один французский путешественник, посетивший Англию в 1860 году, находил, что умеренность нравов англичан больше всего заметна среди служащих Сити, чьи черные костюмы и свернутые зонтики заставляют вспомнить об армейской форме. Такой костюм был столь безукоризненным, что далее в этой главе мы сосредоточимся главным образом на женской одежде, ведь именно на нее будет направлена вся моральная критика. Только в конце века мужской костюм столкнется с осуждением, да и то лишь из соображений эстетических.
Тем не менее вплоть до середины века громкие комбинации цветов продолжали использоваться в костюме «джентов» (gents), т. е. вульгарных представителей среднего класса, любящих спортивный образ жизни, которые, конечно, не были настоящими джентльменами. Их занятия описывает Альберт Смит в своей книге «Естественная история джента» (The Natural History of the Gent, 1847): они любят танцевать, хоть делают это плохо и вставляют в польку «нелепое фанданго»; пожирают глазами актрис в театре, наблюдают за купальщицами в Рамсгейте и пристают к уважаемым женщинам на улице; а их костюм – «короткий странный камзол», «широкие клетчатые штаны с истинно комедиантским узором», крикливые галстуки и булавки к ним и ярко-желтые лайковые перчатки, поверх которых они носят множество колец17.
Возможно, имея в виду этот презираемый тип мужчин, книги по этикету середины XIX века предостерегают своих читателей, чтобы те не носили ярких цветов и избегали экстравагантности в одежде, что, согласно «Порядкам приличного общества» (The Habits of Good Society, 1859), было «грехом против хорошего вкуса» и годилось лишь для успешных австралийских золотоискателей. И прежде всего джентльменам советуют избегать штанов «свободных, как у турка» и драгоценностей, которые «женщину украшают, но мужчину порочат»18.
Идеалом считалась открытая демонстрация мужественности, и многие комментаторы считали чисто выбритое лицо в чем-то
«женоподобным». Александр Уокер заявлял, что эпохи чистого бритья в прошлом были эпохами «всеобщей изнеженности», которые приводили
к «упадку и гибели государств»19. Другой автор сочинил поэтический трактат под названием «Бритье и практическое использование бритвы,
неестественная, недостойная, порочная и пагубная мода, распространенная среди христиан» (Beard-Shaving, and the Common Use of the Razor,
An Unnatural, Irrational, Unmanly, Ungodly, and Fatal Fashion among Christians, 1847), где дьявол дает женщине бритву, которую она затем
дарит своему мужу:
and ever since then,
The Razor disgraces and mutilates men.
(...и с тех пор бритва позорит и калечит мужчин.)
В то время как в других религиях поощряется выращивание бороды,
Christians, of paramount pride and pretence,
In morals, religion and ‘plain common sense’,
Shave daily, devoutly, lip, cheekbone and chin,
Protesting that Nature, not Fashion, doth sin20.
(Христиане из высшей гордости и хвастовства, / Под прикрытием морали, религии и «простого здравого смысла», / Ежедневно в набожности бреют губу,
щеку и подбородок, / Утверждая, что не мода, а природа есть грех.)
С другой стороны, что касается женского платья первой половины XIX века, то, хотя его порой и критиковали за неуместность, никак нельзя было назвать его «мужеподобным». Ближе к концу правления Георга III (1820) оно стало скромнее, с более высоким вырезом, более широкими верхними и несколькими нижними юбками. Возникло новое представление об аристократизме и благопристойности, и образцом для подражания теперь заведомо не могла быть возмутительно вульгарная королева Каролина (отвергнутая жена Георга IV, которая безуспешно стремилась короноваться вместе с супругом) со своим «черным париком... черными нарисованными бровями, щедро нарумяненными щеками». Еще до столь низкого падения (как подметил Макс Бирбом, «судьба написала для нее самую ужасную трагедию, и она сыграла в ней в чулках»), во время путешествия по континентальной Европе, в 1815 году в Генуе одна француженка лицезрела ее в розовом платье с очень глубоким вырезом, которое оказалось столь коротким, что были видны «две полные ноги в высоких розовых сапогах». Она сидела в фаэтоне в форме морской раковины, запряженном двумя пегими лошадьми, а кучером был ребенок, «одетый как херувим, весь в блестках и в чулках телесного цвета»21.
Доспехи неотразимой воительницы, ок. 1828–1830 гг. Гравюра неизвестного автора. Тугая шнуровка корсетов, которую столь яро осуждали моралисты, эстеты и врачи, формировала рельефную грудь и крошечную талию. Ее еще больше подчеркивали турнюром, который привязывали к спине над нижней юбкой. Горничная, помогая хозяйке, со знанием дела замечает, что джентльмены «рты пораскрывают от изумления – ха-ха-ха!»
К 30-м годам XIX века стягивающий и сложный костюм, который женщины носили уже много лет, начал стеснять их сильнее. С огромными рукавами (в одном модном журнале с сарказмом заявлялось, что к плечам прикрепляли воздушные шары), все более широкими юбками и крошечной талией модная женщина становилась похожей на осу. Довершали этот несколько гротескный наряд замысловатые букли и огромный чепец. Впрочем, в последующем десятилетии женский костюм сделался более спокойным. Броские прически и рукава исчезли, уступив место простой укладке без завивки с прямым пробором и рукавам, форма которых уже больше напоминала форму руки; хотя, поскольку плечевой шов располагался очень низко, поднять руки можно было с большим трудом. Конечно, это было желанным результатом, ведь женщина не должна была выглядеть так, как будто она способна на какое-либо физическое усилие: ее главная роль в жизни – быть центром семьи и рационально вести хозяйство. В этом ее поддерживал целый поток публикаций 1840-х годов, где печатали советы по домашним делам (в том числе как следить за прислугой, любящей неуместно пышные наряды) и предлагали варианты наиболее подходящих нарядов на все случаи жизни.
В одной американской публикации 1843 года, где было приведено высказывание Алексиса де Токвиля о том, что «женщина создает нравы»22, подчеркивалась ее роль
в установлении нравственных ориентиров: женщины избегают чрезмерности в одежде, воздерживаются от использования косметики (для вечернего туалета допускалось
немного жемчужных белил или рисовой пудры), стараются не перетруждать себя и, таким образом, не возбуждают у себя желания к стимулянтам, например крепкому чаю или кофе <...>23.
Пикник, ок. 1860 г. Гравюра неизвестного автора. Демонстрация сложностей, возникающих при использовании негнущегося кринолина.
Особенной проблемой была прислуга, которая тратила заработок на неподобающе модную или легкомысленную одежду. Служанки, если не оказать на них должного влияния, могли потратить двух- или трехмесячное жалованье на изысканный чепец или шелковое платье, в то время как вместо этого следовало бы купить хорошее белье или крепкие туфли. Такая страсть к роскоши, как утверждалось, могла запросто привести к преступлению, обнищанию и «наихудшему падению»24.
Эта идея продвигалась в ряде трактатов, изданных Обществом религиозных трактатов (Religious Tract Society), основанным в 1799 году. Слуги не могут противостоять соблазну, если их постоянно не предостерегать перед моральным злом «изысканных лент и чепцов», которые приводят к «праздности и распущенности нравов», а может быть, даже к тюрьме25. Подобной опасности подвергалась не только прислуга, но и все женщины, стремящиеся подражать в наряде тем, кто занимает более высокое положение; к тому же из-за этого они приводят свои семьи к моральному и финансовому упадку – таково было послание ряда публикаций того времени. Нравственность связывали с чистотой одежды (запачканное и безвкусное платье указывало на развращенность женщины), скромным поведением и отсутствием чрезмерной роскоши. Девушкам советовали не особенно наряжаться, поскольку будущий муж мог подумать, что она богаче, чем это есть на самом деле, «а разве солидный мужчина подумает всерьез о том, чтобы связать свою жизнь с молодой женщиной, которая, скорее всего, истратит его состояние... на украшение своей внешности?»26
Умиротворяющий дым. «Punch», 1851 г. Карикатурист Джон Лич размышляет об изменении нравов, которое мог бы спровоцировать «мужеподобный» «блумерский костюм».
Большинство книг по этикету довольствовалось устрашающими описаниями женской легкомысленности, не задаваясь вопросом о том, почему женщины чувствовали необходимость в такого рода самовыражении. Единственным исключением стала книга миссис Э.Дж. Грейвс «Американская женщина; исследование морального и интеллектуального аспекта женского общества в Америке» (Woman in America; being an Examination into the Moral and Intellectual Condition of American Female Society, 1843), где она пишет о том, что девочкам с детства внушают, насколько важен внешний вид. Им дарят кукол с нарядными оборками и украшениями, их самих демонстрируют знакомым в излишне вычурных нарядах. Примерно такие же аргументы, только на 50 лет раньше приводила Мэри Уолстонкрафт. Истинную леди характеризовали словами изысканность и аристократичность. Самым оскорбительным было слово вульгарность. Вульгарным считалось, например, появляться публично в неуместно дорогом и пышном наряде: «Дама, которая расхаживает по улицам в бросающемся в глаза платье, подходящем лишь для праздника, которая приходит на обычную встречу, увешанная дорогими украшениями» и вообще все те, кто «всегда слишком нарядно, неподобающе случаю одеты, могут прослыть вульгарными». Это свидетельствует не только о плохом вкусе – подобное «потакание стремлению женщин к пышности неблагоприятно влияет на нравственный фон... является если не причиной, то первым симптомом утраты добродетели»27.
Один из главных упреков в адрес женского костюма относился к хорошо нам знакомому откровенному вырезу. Вообще наблюдался своего рода парадокс: в дневное время женщины носили платье с высоким вырезом, а в вечернем наряде он становился глубоким. Книга «Друг юной леди» (The Young Lady’s Friend, 1845) предостерегала от нравственной опасности, которая крылась за этой модой: «Женщина не может обнажить своих рук до плеча и показать свою спину и грудь, не нанеся вреда собственной душе и не лишившись частично своей утонченности; если бы она спросила у своих братьев, они могли бы объяснить ей, как мужчины смотрят на подобные вещи»28.
С конца 1820-х годов в корсетах делались металлические отверстия, позволяющие очень туго зашнуровываться. Здесь имелись вставки для груди, а сбоку – и для бедер, что создавало весьма соблазнительную форму, в которой акцент делался одновременно и на груди, и на бедрах. Вместе с таким прогрессом в производстве корсетов появилась и новая критика, основанная на уже знакомых нам аргументах: деформации тела и вреде здоровью. Однако некоторые врачи, прекрасно понимая, что женщины будут и дальше носить корсеты, несмотря на какие бы то ни было предупреждения, выступали за модели, одобренные с медицинской точки зрения. К примеру, доктор Тилт в своей публикации «Основы здоровья и принципы женской гигиены» (Elements of Health and Principles of Female Hygiene, 1852) рекомендовал продукцию мадам Рокси Кеплин. У этой «производительницы анатомических корсетов» был магазин на Бернерс-стрит, и, как она сама утверждала в своей книге «Здоровье и красота» (Health and Beauty, 1856), ее корсеты действительно поддерживали. Мадам Кеплин также была одним из первых авторов, пропагандировавших упражнения для девушек и женщин, способствующие улучшению фигуры.
Однако большинство комментаторов были противниками корсетов, считая их неестественными. Мэри Меррифилд в книге «Костюм как искусство» (Dress as a Fine Art, 1854) утверждала, что тугая шнуровка противоречит законам природы, точно так же как косметика: «Мы стремимся исправить следы времени на нашем лице с помощью краски, поседевшие и поредевшие волосы заменяем искусственными, свое платье мы набиваем, чтобы скрыть, что одно плечо шире другого». Некоторые дефекты, продолжает она, «столь тщательно скрывает платье, что обнаруживаются они лишь после брака»29, что прекрасно иллюстрирует изречение caveat emptor – да будет осмотрителен покупатель.
Уиганские работницы шахт, ок. 1860 г. Фотография Дж. Купера. Этот костюм, который человеку XX века кажется практичным и нейтральным, вызывал массу критики, главным образом из-за штанов.
Другой пример искажения она видела в «существующей... практике использования обручей, благодаря которым платья весьма расширяются книзу»30. Здесь она имеет в виду кринолин, в буквальном смысле наиболее выдающуюся часть женского костюма 1850-х годов. Этот предмет гардероба, изначальное предназначение которого заключалось в том, чтобы разгрузить ноги от веса многочисленных нижних юбок, вызывал массу критики. К 1856 году первые кринолины на обручах из китового уса сменились кринолинами-клетками из проволоки. Они были существенно легче, но зато запросто поднимались при ветре – даже задирались до головы, в связи с чем панталоны стали просто необходимы. Широко известно свидетельство о конфузе, произошедшем с герцогиней Манчестерской в 1859 году, когда во время прогулки ее кринолин взлетел вверх и продемонстрировал ярко-красные клетчатые никербокеры. Особенно удачным был комментарий ее спутника, герцога Малаховского: «с’etait diabolique» («ну и чертовщина»).
Немногие англичанки умели элегантно ходить в огромных юбках, популярность которых к 1859 году достигла своего пика. <…>
Кринолины критиковали за огромное количество используемых в них шелка и лент. Журнал «Punch» (который в свое время забавлялся описаниями разнообразных способов использования кринолина: в качестве кабины для переодевания, палатки для Крымской войны и т.д.) в 1857 году торжественно констатировал, что эта мода способствует сокращению населения, ведь на кринолин идет столько ярдов шелка, столько кружев, лент и всяческих оборок, что «дамам приходится выбирать между изысканным нарядом и семьей, поскольку лишь с доходами, как у Ротшильда, можно позволить себе и то и другое». В своем послании английским женщинам (То the Ladies of England, 1863) королева Виктория решительно не одобряла «грубые, дорогие, опасные и отвратительные одежды, которые называют кринолином»31. Он мог запутаться в колесах повозки или на улице на него могла наступить лошадь.
Намного более серьезной была опасность пожара. Так, например, в 1863 году две тысячи женщин сгорели в соборе в Сантьяго, когда от свечей загорелись надетые поверх кринолинов тонкие платья.
Поскольку кринолин сам по себе был весьма экстравагантен, требовалась особая деликатность при выборе цветов и аксессуаров – некая утонченность, которой англичанам в общем и целом не хватало. Посетивший Англию в 1860-х годах француз Ипполит Адольф Тэн счел, что платье англичанок совершенно безвкусно и его грубые и яркие цвета режут глаз. Особенное раздражение у него вызывал тот факт, что, хотя англичане ругали французов за их якобы непристойный внешний вид, сами они отдавали предпочтение «непомерному и резкому», «показному и утрированному» костюму, который больше подходит для женщин сомнительной репутации. Так, англичане носили
...шляпы, напоминающие огромные связки рододендронов... с множеством красных цветов или огромных лент, сияющие платья из блестящего фиолетового шелка или из накрахмаленного тюля, надетые поверх купола нижних юбок с невероятной отделкой, громадные шали из черного кружева, доходящие до самых пят... все ужасно ярко... Кринолин снизу напоминает бочку, на плащах неуклюже высятся вычурные буфы... Так выпячиваясь во все стороны, они с шумом вышагивают, платье качается вперед и назад, словно часы... энергично, негармонично, отрывисто, как в машине32.
Столь всестороннее резко осуждающее описание женского костюма – редкость. И все же во времена, когда англичане восторгались новинками в моде и яркими и крикливыми цветами (в конце 1850-х появились анилиновые красители), что было свидетельством их любви к изобретениям и ко всему самому новому, иногда было сложно отличить добродетельную женщину от порочной.
Дама с веером, ок. 1868 г. К. Гис.
Особенно это относилось к Франции, где роскошная вульгарность для многих критиков, по всей видимости, была лейтмотивом эпохи Второй империи
с ее экстравагантным двором, проникнутым богатым развратом. В своем эссе «Поэт современной жизни» Бодлер описывает мир публичной женщины, где женщина становится чем-то вроде божества,
очаровательного, но глупого, с единственным талантом – искусно одеваться, демонстрируя себя «в шелках, в воздушном, сверкающем облаке окутывающих ее тканей». Можно сказать,
это мир изысканной куртизанки: ...эта женщина предстает в цвете юности, она смотрит на мир победным взглядом, она гордится и молодостью и роскошным туалетом, в который вложены
все ее умение и вся душа; деликатно, двумя пальцами она слегка приподнимает атлас, шелк или бархат юбки, ниспадающей волнами к ее ногам, выставляет вперед узкую ступню, обутую
в расшитую и разукрашенную туфлю, которая одна могла бы выдать нравы хозяйки, не будь остальной ее наряд еще более красноречивым33.
<...> Тэн был шокирован ужасным положением лондонской бедноты, в числе которой были и публичные женщины, давно известные «своим замаранным платьем, нарочито грубыми
и вульгарными манерами». Один историк считал,
что если говорить о рабочем классе, то эпохой наибольшей развращенности была середина XIX века34.
<...> бедняки носили подержанную одежду, от которой Тэну становилось «не по себе. Носить эту старую одежду унизительно. Идя на это,
человек признает и показывает, что он изгой общества»35. К возобновлению торговли старой одеждой привело масштабное производство и потребление предметов роскоши,
характерное для Англии середины XIX века.
Продавцы были «прекрасными сборщиками мусора, чья задача – избавить нас от ненужной одежды и пустить ее в ход среди разных классов населения»36. Если сравнивать
с XVIII веком, когда даже у представителей высших классов было относительно немного нарядов, невероятный технический прогресс в механизации процесса производства тканей и одежды дал женщинам возможность
составлять себе огромный гардероб. Как известно из сатирического стихотворения «Нечего надеть: эпизод из модной жизни» (Nothing to Wear: An Episode of Fashionable Life), у них могли быть:
Dresses for breakfasts and dinners and balls;
Dresses to sit in and stand in and walk in;
Dresses to dance in and flirt in and talk in;
Dresses in which to do nothing at all37.
(Платья для завтраков, обедов и балов; / платья для сидения, стояния и прогулки; / платья для танцев, флирта и беседы; / платья для ничегонеделания.)
Эта публикация вызвала колкий ответ в книге «Ничего нет для вас, или Не ваше дело» (Nothing to You; or, Mind Your Own Business), где автор первого стихотворения подвергался осуждению за двойные стандарты мужчин;
We talk of morality – practise the vices, –
Make rules for young ladies, but none for ourselves.
(Мы говорим о морали, упражняясь в пороках, / придумываем правила для девушек, но не для самих себя.)
Мужчины, продолжает автор, делают из женщины «игрушку, но не друга», разжигая в ней тем самым интерес к платьям, так что она становится лишь изысканно одетой куклой38. Аналогичную мысль несколько лет спустя высказывала Фрэнсис Пауэр Кобб, выступавшая за повышение стандартов женского образования. Она утверждала, что настоящей женщиной женщину делает развитие мышления, а не «запихивание ее в умственный корсет... Таким способом делаются не женщины, а куклы»39.
Нана, 1877 г. Э. Мане.
Ряд шагов к более практичному костюму для «прогрессивной» женщины был сделан в начале 50-х годов XIX века, когда появился «блумерский костюм», названный по имени американки Амелии Дженкс Блумер. Она была активным деятелем в области пропаганды трезвости и прав женщин и основательницей газеты «The Lily», посвященной женским интересам, в том числе и реформе костюма. Амелия Блумер прославилась или по меньшей мере получила известность в 1851 году, сделав популярным новый костюм: тунику длиной до колена и свободные турецкие штаны. Сама идея подобных штанов как более практичной альтернативы длинным юбкам, собиравшим грязь, упоминалась уже в 1819 году в журнале «The Ton» («красавицы в турецких штанах»). Неясно, имелось ли тут в виду что-то вроде шаровар или речь шла о длинных панталонах40.
Хотя штаны госпожи Блумер были достаточно объемными, чтобы скрыть форму ног, и, кроме того, скромно собирались на щиколотке, они вызвали целую бурю критических и насмешливых комментариев. Поскольку этот костюм был связан с борьбой женщин за свои права, носившие его изображались злобными мужеподобными командиршами. Доктор Тилт был обеспокоен: а вдруг женщины начнут носить штаны – тогда они станут перенимать и «наши мужские манеры, что не будет способствовать их привлекательности»41. У Мэри Меррифилд, одобрявшей саму идею «легкой и просторной» одежды наподобие восточной, были довольно ханжеские сомнения по поводу пристойности штанов, и она возражала «не против того, чтобы этот предмет одежды носили... но против того, чтобы он был виден»42.
Страх социального неодобрения был главной причиной того, почему в Англии «блумеризм не особенно развивается», однако, отмечает журнал «The Family Herald», «большинство находит этот костюм изящным и одновременно экономичным и носким»43.
Карикатура, высмеивающая причуды современной моды. Литография 1868 г.
Некоторые женщины в крупных городах Великобритании, как утверждало то же издание, появлялись в «блумерском костюме» публично, но их «смущало. .. докучливое любопытство, вызываемое трансатлантическим нарядом»44.
Впрочем, одна отважная девушка, столкнувшись с насмешками и обвинениями в нескромности, находчиво справилась с ситуацией, когда во время бала «джентльмены восхищались ее изящным и удобным костюмом, а несколько дам упрекали в бесстыдстве. Девушка повернулась к тем из них, чьи платья довольно сильно открывали грудь, и ответила: "Если вы подтянете свои платья вверх к шее, как это подобает, ваши юбки окажутся не длиннее моей"»45. Но что намного важнее, «блумерский костюм» повлиял на одежду некоторых женщин, занимавшихся грязным ручным трудом. Например, уиганские работницы шахт в конце 1850-х носили фланелевые или вельветовые штаны – именно те, которые вызвали обвинения в аморальном, вульгарном и мужеподобном поведении46.
Критика «блумерского костюма» за нескромность главным образом упирала на то, что его носили в публичных местах. Уже за несколько лет до ажиотажа 1851 года женщины начали иногда надевать разного рода штаны для занятий гимнастикой и в санаториях. Впрочем, здесь речь шла, конечно же, о закрытой обстановке вдали от мужских взоров. К концу 50-х годов вместо громоздких и, пожалуй, не менее нескромных фланелевых купальных костюмов (юбки поднимались и плавали по поверхности воды) женщинам рекомендовали вариант «блумерского костюма», «состоящий из жилетов разнообразной формы по желанию и свободных штанов, длиной до щиколотки»47. В то время как общие пляжи были обычным делом в континентальной Европе, в Англии женщины и мужчины купались отдельно, причем последние делали это в голом виде. В Брайтоне один незадачливый француз, решивший искупаться на английский манер, вдруг обнаружил, что море отступило и расстояние от его пристанища до воды увеличилось, а прямо на его пути появились три дамы. Поскольку он не смог найти даже водорослей, чтобы прикрыться, ему пришлось смело прошествовать мимо них. Впрочем, позднее он узнал, что дамы «не одобряли воскресных купаний и использовали такое внезапное появление, чтобы смущать тех, кто не соблюдает воскресенья»48. Газета «The Observer» отмечала, что в Рамсгейте некоторые женщины довольно бесстыдно разглядывали обнаженных купальщиков. По мнению издания, «властям следует обязать мужчин носить кальсоны, как во Франции, а костюмы женщин должны быть сделаны так, чтобы они хотя бы не демонстрировали всех природных женских достоинств и недостатков»49. К середине 1860-х годов женщины в целом переняли купальные костюмы со штанами, которые делали либо цельными, либо как комбинацию блузки и бриджей; тем не менее многие мужчины продолжали купаться без одежды вплоть до эдвардианской эпохи50.
К концу 60-х округлый силуэт, создаваемый кринолином, исчез, чтобы уступить место новому прилегающему фасону с закрытой спиной, который по-новому акцентировал рельефность корпуса от груди до бедер. Подобный костюм, обрисовывающий контуры тела, охотно освоили дамы полусвета и куртизанки (такие как Нана, героиня Золя). Их вдохновляла возможность подчеркнуть свою фигуру, освобожденную от вздымающихся тканей кринолина. Некоторые авторы, писавшие о моде, полагали, что драпировка на спине новых платьев, создаваемая подвязыванием подола верхней юбки, знаменовала возрождение моды XVIII века. Французы давали таким стилям названия «помпадур» или «мария-антуанетта», которые были символами упадка дореволюционного режима, а критики вроде Гарриет Бичер-Стоу считали, что эта мода возникла благодаря «определенному типу парижских женщин... Это женщины, живущие лишь чувствами, которые открыто и полностью пренебрегают любыми моральными или интеллектуальными стремлениями»51.
Мода конца 60-х и 70-х годов XIX века пронизана яркой женственностью: тонкие талии, рельефные груди и бедра, акцентируемые турнюром, и объемные замысловатые прически, порой с использованием искусственных прядей. В конце 60-х появился корсет, известный под названием «греческий наклон»: ноги смещались назад, а грудь выдвигалась вперед. Бюст, подчеркивавшийся корсетом, обработанным паром, был главной изюминкой модной женщины, которая, по словам Шарля Блана («Искусство украшений и одежды» – Art in Ornament and Dress, 1877), «демонстрирует красоту верхней части своей фигуры»52.
Споры о корсетах бушевали на страницах популярных периодических изданий конца 60-х годов, особенно в журналах «The Queen» и «The Englishwomans Domestic Magazine». <…>
Пять шиньонов, 1881 г.
Например, в 1867 году в журнале «The Englishwomans Domestic Magazine» автор, пишущий под псевдонимом Staylace (Корсет), высказывал мнение о том, что «так называемый вред от корсетов – не более чем проявление пустых опасений и ханжества», а радость от «изрядной коллекции этих предметов [т.е. корсетов], которые столь сильно ругают», ни с чем не сравнима, и «ничто не может вызвать большую гордость или счастье, если говорить о предметах одежды, чем когда видишь у себя эти потрясающие извилистые формы»53. Достоинства корсетов превозносили даже с точки зрения нравственности, утверждая, что это как «вездесущее око, которое косвенно побуждает человека к самообладанию; тугая шнуровка свидетельствует о том, что у человека мысли в порядке и что он умеет управлять своими чувствами»54.
<…> Несмотря на страшные рассказы о женщинах, утянувших себя до смерти, или о тех, кого шнуровка довела до выкидыша – их публиковали самые сенсационные издания, – вряд ли существовали действительно серьезные медицинские основания для запрета корсетов, за исключением очень тугой шнуровки.
Например, Элиза Линн Линтон в своих известных статьях о нравах «современной девушки», которые она писала для газеты «The Saturday Review» в 1867-1868 годах, почти совсем не упоминает корсетов. Намного больше ее беспокоило использование косметики и искусственных волос – она считала это свидетельством морального разложения у женщин всех возрастов, подражающих модному идеалу – даме полусвета. Это «существо, которое покрывает краской волосы и лицо... ее главная цель... превзойти своих соседей в экстравагантности...
Во времена кринолинов она пожертвовала приличиями... теперь во времена шлейфов она жертвует опрятностью»55. Под влиянием французов в английскую жизнь проникла
экстравагантность, что нашло отражение в использовании сленга и в избыточности искусственных средств. К последним относятся и волосы, особенно огромные
шиньоны (их делали, как утверждал автор одной книги, из волос трупов, лихорадочных больных и женщин-заключенных)56,
а также косметика в обильном количестве. Хотя замужним женщинам предоставлялась большая свобода – им разрешались более пышные наряды и больше макияжа, –
Элиза Линтон считала, что матери, используя разные способы скрыть свои природные недостатки, подают плохой пример дочерям.
<…>
Тем не менее считалось (и в какой-то степени до сих пор считается), что, если женщина чересчур накрашена, это говорит об определенной свободе ее ...
отношений. Миссис Линтон приберегла наиболее резкую критику для femme passee (поблекшей женщины), которая «склонна к крайностям новейшей моды; ее поредевшие волосы
выкрашены и завиты... ее дряблые щеки нарумянены, шея отбелена; грудь ее великодушно выставлена напоказ, как будто красота измеряется кубическими дюймами;
вокруг тусклых глаз веки окрашены черным... зрачки, вероятно, расширены с помощью белладонны». Как будто этого недостаточно, в коляске у нее есть запас
опиума и одеколона, чтобы придать себе «ложный и роковой блеск»57.
Фривольная курильщица нашего времени, 1867 г. Сопровождающие картинку стихотворные строки описывают «фривольную» девицу, которая курит, читает «чувствительные романы», ходит на приемы; а на уроке живописи ее любимое задание – копировать «великолепное мужское тело». Такая девушка, образ которой часто возникает в публицистике 1860-х годов, следует самым новым и наиболее экстравагантным веяниям моды, например принимает позу «греческого наклона», которая вдобавок акцентируется с помощью сложной задней драпировки, коротких юбок и высоких каблуков.
Такая женщина несомненно воспользовалась бы услугами мадам Рейчел (и в самом деле успевшей побывать мадам, т.е. хозяйкой борделя), чей салон на Нью-Бонд-стрит предлагал консультации по косметике и продавал сомнительные средства для восстановления красоты. Девизом салона было «Красота навсегда», и в 1860-х ее косметика была особенно популярной. В течение многих лет она участвовала в преступной деятельности и в 1868 году была приговорена к тюремному заключению за шантаж.
Элиза Линтон с определенной симпатией относилась к растущим интеллектуальным потребностям женщин (ее презрение вызывали дамы, которым больше нечем заняться, кроме как малевать картины, вышивать «никому не нужные безделушки» и приделывать кружевные оборки к ножкам пианино), однако она вовсе не одобряла «мужских» элементов в женском костюме. Среди подобных «намеренно непривлекательных вещей» она упоминает длинные суконные блузы, скроенные по мужской фигуре, и жакеты58.
В журналистике того времени главной темой было влияние мужской моды на женскую; впрочем, многие критики продолжали негодовать по поводу чрезмерной демонстрации женских прелестей. В памфлете под названием «Кто виноват? Несколько слов по поводу женского костюма в моральном и эстетическом аспектах» (Who is to blame? A few words on Ladies’ Dress in its Moral and Aesthetic Aspects), опубликованном около 1867 года, высказывалось мнение, что «платье с глубоким вырезом» если и не указывает на развращенность его обладательницы, то по крайней мере говорит о безвкусной неблагообразности. Писательница Шарлотта Мэри Йондж пошла еще дальше, решительно утверждая: «Обнажаться всегда неправильно; какова бы ни была мода, долг любой христианки – распознавать малейшие признаки неблагопристойности и протестовать против нее своим собственным примером». Ей никогда не следует «содействовать моде, вредной для низших классов». К фасонам, подвергшимся критике, относились «корсаж с глубоким вырезом, облегающая юбка и некоторые виды головных уборов». Может быть, сложно понять, как «головной убор» может быть неприличным: здесь имелись в виду крошечные шляпки (на момент публикации,
в 1870 году, они заменили прежние скромные обрамляющие лицо чепчики). Они демонстрировали «совершенно открытое лицо, (которое) само по себе не может быть скромным; вряд
ли существенно улучшит дело и опускающаяся до самого носа вуаль»59.
Как всегда бывает с подобной критикой, даже несмотря на то что эти замечания исходили от известного автора, они, по всей видимости, не были приняты во внимание.
Более того, читательницам все больше не нравились бесконечные морали и упреки. Вот, к примеру, одна из жалоб редактору модного журнала: «Я думаю, что вы чересчур много времени уделяете
добродетели, когда намного интереснее было бы узнать о каких-нибудь новых прическах...»60.
Мода против природы, 1885 г. Дж. Стил, Призрак Галатеи, известной статуи Пигмалиона, удивленно смотрит на искаженную форму тела, вошедшую в моду в 1880-х годах. Реформаторам высокая мода казалась поразительно далекой от совершенства и от идеализировавшегося ими древнегреческого костюма.
Добродетельность вышла из моды: в 1870-х годах рождается серьезное отношение к роли женщины в жизни. Обсуждаются проблемы эмансипации,
и уже в 1867 году Джон Стюарт Милль предлагает уравнять мужчин и женщин в гражданских правах, хотя достичь этого было суждено лишь полвека спустя. Стандарты
женского образования стали намного выше, что само по себе было желанным результатом (даже университеты с некоторыми оговорками принимали женщин на учебу); но
теперь это становилось насущной потребностью, поскольку все больше женщин были вынуждены зарабатывать себе на жизнь. В связи с непрекращающейся эмиграцией
молодых мужчин в колонии четверти женского населения было суждено остаться незамужними. Быть пустоголовой легкомысленной девушкой теперь становилось абсолютно
безрассудным. Как отметила в своей книге «Искусство красоты» (The Art of Beauty, 1878) Мэри Хавейс, «в любом случае девушка, подобно дикарю покрытая чужими
волосами и множеством перьев, может быть лишь посмешищем, считающим, что Британию завоевал Александр Македонский»61.
Оскар Уайльд, 1882 г. Н. Сарони. «Эстетичный» костюм Уайльда, состоящий из пиджака с застежкой на петлях, бриджей XVIII века
до колена и чулок, во время его визита в Америку вызвал много шума.
В 1870-х Мэри Хавейс была самым главным сторонником реформы костюма, в основе которой, по ее мнению, должен был стоять эстетичный силуэт: «Человеческое тело столь прекрасно, очень жаль, что его так мало видно». Однако вопрос заключался в том, какая одежда лучше всего подчеркнет его. Модное платье того времени, с китовым усом, «неподвижными руками» и «сдавленными пальцами ног», конечно, не могло быть решением. Его следовало заменить струящимися тканями прошлого, особенно «средневековыми» фасонами и приглушенными цветами (или «зеленовато-желтоватыми» оттенками, вызывавшими насмешки критиков), которыми восхищались сторонники эстетизма, одним из которых и была Мэри Хавейс. Большинство реформаторов костюма, придерживавшихся идей эстетизма (особый английский феномен), рассматривали новое платье исключительно как отражение превозносимого ими костюма прошлого, откуда они заимствовали наиболее привлекательные элементы. Мэри Хавейс в особенности не одобряла Шарля Блана, который, как ей казалось, в своей книге «Искусство украшений и одежды» (Art in Ornament and Dress, 1877) восхвалял современную моду и не уделял внимания художественной стороне костюма. Будучи англичанкой, Мэри Хавейс пускала в ход мораль, «ведь нравственные качества можно применять к созданию и украшению платья... они имеют тенденцию оказывать правильное влияние на душу; они радуют, смягчают, не расслабляют и не изнуряют»62.
Другим возможным вариантом нового платья мог быть турецкий костюм, в котором Мэри Хавейс нравились изящные струящиеся линии и скромность штанов. Начиная с безуспешной попытки Амелии Блумер включить в женский гардероб брюки со страниц наиболее содержательных модных журналов не сходили высказывания за и против. В «The Lady’s Newspaper» (1863) некто J.M. предлагал наряд, состоящий из свободных «мамелюкских» штанов и туники до колена (по описанию довольно похоже на «блумерский костюм»), который, как утверждалось, более скромен и менее громоздок по сравнению с кринолином, а при поездке в омнибусе будет меньше беспокоить окружающих. Эта идея быстро встретилась с критикой, публиковавшейся от имени некоего А.Н.Т., перечислявшего причины, делавшие подобный костюм совершенно неуместным. Английский климат для него слишком холоден, к тому же подобная одежда стала бы первым шагом к «восточным нравам» (например, к гарему). Если же носить ее публично, это станет «источником анархии и хаоса»63. Другой автор, широко известная госпожа Олифан, не замедлила связать «свободную и легкую одежду восточного народа» с «полным распадом всех северных традиций и принципов»64. Было ясно, что, если штаны и могли войти в арсенал англичанки, им определенно не стоило выглядеть восточными.
В 1880-е и 1890-е годы продолжились споры и предложения по поводу идеального эстетичного костюма, и первые «средневековые» фасоны (которые нам не кажутся очень уж средневековыми) в конце 1880-х уступили место возрожденному античному костюму (хотя и были сохранены высокие талии эпохи ампир). Но в целом костюм начала XIX века с его простотой и грациозными складками считался чрезвычайно изящным, и его вовсю пропагандировали на страницах журнала «Aglaia», который издавал основанный в 1890 году в целях реформы платья Союз за здоровый и изящный костюм (Healthy and Artistic Dress Union).
Чайное платье. Гравюра неизвестного автора из каталога Harrods, 1895 г. Это платье с огромными рукавами сделано по моде 1890-х годов. К этому времени, несмотря на обеспокоенность моралистов, такие платья носили в качестве неформального вечернего наряда.
Все понимали, что мужчины еще больше нуждались в реформе костюма, поскольку мужская одежда того времени воспринималась как мрачная, страшная и скучная униформа. Хотя некоторые реформаторы делали ставку на костюм, основанный на средневековом прошлом, те, кто был настроен более реалистично, заявляли, что наилучшим источником вдохновения послужит XVIII век. Журнал «Aglaia» призывал своих сторонников носить бриджи до колена (для вечернего костюма – бархатные), шелковые чулки, шелковую рубашку и свободный пиджак. Подобный костюм был на Оскаре Уайльде, когда в 1882 году он ездил с лекциями по США; но неизбежно под влиянием его длинных волос и порой нарочито женских манер такой костюм не имел особых шансов на успех за пределами весьма ограниченного кружка эстетов. По всей вероятности, именно Уайльд стал прообразом Банторна в пародии Гилберта и Салливана на эстетическое движение – оперетте «Терпение» (Patience, 1881), хотя этому образу также были свойственны черты Суинберна и Уистлера.
Реформа мужского костюма была неосуществима вне зависимости от того, рассматривалась ли она как движение к изящному/женственному (как в конце XIX века) или к откровенно мужественному (как в конце 20-х годов XX века). Мужчины особенно сопротивлялись каким бы то ни было радикальным переменам в костюме, не наследовавшим естественным образом предшествующим фасонам. Может быть, поэтому в начале 1880-х годов пижамы, появившиеся после многих веков господства мужских ночных рубашек, были встречены с большим неприятием. Моралисты считали, что этот новый костюм идеально подходит для тех, кого можно встретить в коридорах новомодных отелей; а Эдмон де Гонкур заявлял, что он предназначен для тайных свиданий65.
Аналогичные обвинения (в потворстве неприличию) делались в отношении свободных развевающихся чайных платьев: в конце 1870-х женщины использовали их в качестве пеньюара и носили в своих комнатах, однако к концу следующего десятилетия их можно было увидеть и в дневное время. Их шили из шифона или аналогичной легкой шелковой материи; эти одеяния были весьма удобны по сравнению со строгим корсетным силуэтом формального платья. «Моралисты утверждают, что его шлейф несет в себе всяческую безнравственность, но сегодняшние любители красоты над подобными глупостями смеются. В чайном платье женщина выглядит поистине "восхитительно", а чего еще ей желать?»66
Эскиз к портрету мадам Икс (Виржини Готро), 1884 г. Дж.С. Сарджент. Когда этот портрет светской львицы выставили на парижском Салоне, он вызвал скандал: непристойным казалось ее декольте, которое подчеркивается открытым плечом (с него соскользнула усеянная бриллиантами бретелька). Чтобы исправить положение, Сарджент подрисовал другую бретельку
– ее можно увидеть на оконченном портрете в музее Метрополитен.
Чайное платье было прерогативой замужних женщин. <...> Моду 1890-х годов определял тип шикарной замужней женщины, которым восхищался принц Уэльский. Она вполне могла
быть разведена (развод стал возможен с 1857 года и в конце концов в последнее десятилетие XIX века был принят обществом), и ей позволялась намного большая
свобода поведения, чем это считалось приемлемым в прежние времена. Она могла прилюдно курить, ходить на обеды и пользоваться косметикой. В высших слоях
общества были модны утонченность, изобретательность и цинизм. В пьесе Уайльда «Веер леди Уиндермир» миссис Эрлинн признается, что «сердце [ей] ни к чему...
Как-то оно не вяжется с модными туалетами»67. А Макс Бирбом в книге «Защита косметики» (A Defence of Cosmetics, 1894) приветствует возвращение ненатуральности,
этого «манящего убежища», и находит, что теперь «больше не проклинают модную даму, если, с целью скрыться от ужасных ударов времени, она ищет спасения у туалетного
столика»68.
Бирбом признавал факт «захвата» женщинами велосипеда и пишущей машинки – двух важных элементов в движении к более практичному платью, набиравшем силу в последние два десятилетия XIX века. Модный формальный костюм в это время оставался весьма искусственным: с угловатым турнюром 80-х годов, не претендовавшим на приближение к естественным формам, и с рукавами 90-х, выросшими до столь неимоверных размеров, что женщинам порой приходилось боком проходить в дверь. Чрезвычайно жесткие корсеты продолжали выдвигать грудь вперед, в чем многие критики видели неестественное искажение. Неудивительно, что с распространением спорта и с увеличением числа женщин, ищущих работу (главным образом в области преподавания и в конторах), должен был возникнуть протест против модного платья с его избыточными украшениями и длинным волочащимся по полу подолом. С конца 1870-х годов многие женщины стали носить более короткие юбки для занятий спортом, например теннисом, гольфом и катанием на роликовых коньках. Иногда спортивную одежду делали из джерси (либо из вязаной шерсти, либо из шерсти и шелка) – материала, который растягивался при движении и особенно подходил для активных занятий. К 1890-м годам «новая женщина» (New Woman, термин журнала «Punch», обозначающий эмансипированную даму, которая зарабатывает себе на жизнь и начинает выступать за избирательное право для женщин) стала носить костюмы, основанные на мужских фасонах. Сюда относилась одежда простого кроя, без отделки и сшитая на заказ: пиджак и юбка, которые, по образцу мужского костюма, часто носили с блузкой и галстуком. «Это неприлично и непристойно, – как сказал один критик, – как и любое подобие мужского костюма для женщины». Тем не менее такой стиль нравился все большему количеству молодых дам, считавших, что хотя он необязательно очень удобен (от крахмального воротничка болела шея), но позволяет продемонстрировать их решимость войти в мир мужчин. Это стало еще более очевидным в 90-х годах, когда некоторые женщины надели брюки для нового спортивного увлечения – езды на велосипеде. Со времен неуспеха «блумерского костюма» неоднократно предпринимались попытки возродить брючную форму одежды (особенно в Соединенных Штатах, где к реформе костюма отнеслись серьезно, из практических соображений). О том, какой она может быть, рассуждали некоторые из ораторов, выступавших с лекциями, посвященными реформе костюма, в Бостоне в 1874 году. Например, Мэри Сэффорд-Блейк заявила, что «салонное платье с длинным подолом и глубоким декольте исторически является одним из пережитков эпохи страсти, когда женщин не допускали в царство мысли». Она сетовала на то, что люди привыкли лицезреть, как женщина поднимает подол своего платья, но если бы они увидели под ним «облегающие леггинсы или турецкие штаны, затянутые на лодыжке, что тогда они подумали бы о внешнем виде и моральном облике такой дамы?»69 Другие лекторы сходились на том, что для здоровья полезнее штаны в той или иной форме, чем множество нижних юбок, которые женщинам приходилось таскать на себе.
Рациональный костюм. «Punch», 1896 г. Раз мужская и женская одежда стали столь похожи, неясно, следует ли «прекрасным велосипедисткам» вести себя подобно джентльменам и снимать шляпу в знак почтения или оставлять ее на голове в соответствии с традициями дамского костюма.
Соглашались и с мнением, что в любом случае безнравственно тратить крупные суммы денег на платья, сшитые по моде, которая постоянно меняется. Несколько парадоксально, что, хотя один из выступавших называл мужской костюм «черным, как эбеновое дерево, и прямым, как булавка», считалось, что он все же удобнее женского платья и не нуждается в существенных изменениях. Как полагали некоторые более радикальные реформаторы, мужчины использовали моду для возбуждения похоти и унижения женщин. В лучшем случае мода способствовала легкомысленности женщин и тому, чтобы в их голове не оставалось места для более важных вопросов. В 1890-х годах этой теории придерживался американский экономист Торстейн Веблен, который полагал, что женское платье со всей определенностью было дорогим, неэкономным и возбуждало зависть. Игнорируя тот факт, что женщины (и, вероятно, большинство мужчин) находили его физически привлекательным, он считал его лишь ужасающей рекламой праздной жизни.
В Англии от созерцания эстетичности костюма реформаторы перешли в более практическую плоскость. Ассоциация рационального костюма (Rational Dress Association), основанная в 1882 году, продвигала одежду со штанинами: или в виде разделенной на две части юбки, или в виде брюк. Поскольку в моде был спорт, было решено внедрять их именно для активных занятий, а не в качестве повседневной одежды. На выставке образцов нового платья 1883 года первый приз получил костюм для езды на велосипеде, состоявший из куртки и штанов, причем сверху они были прикрыты юбкой – для скромности, а также чтобы защитить их владелицу от словесной (а иногда и физической) агрессии. В 1890-х с ростом популярности велоспорта среди дам среднего класса и работающих женщин костюм, акцентировавший, что у них есть ноги и что они сидят на велосипеде верхом, вызывал озабоченность. Миссис Линтон, в 1860-х нападавшая на мужеподобную «современную девушку», теперь ругала моду на велосипеды, высказывая опасения, что путешествия девушек по сельской местности в поисках приключений приведут к падению нравственности. Что будет, вопрошала она, если такая велосипедистка вдруг упадет с велосипеда прямо в руки незнакомца? Журнал «The Lancet» заявлял, что штаны «во многих отношениях вредны для здоровья и нравов»70, а другие периодические издания со смаком рассказывали о конфликтных ситуациях, когда отели закрывали двери перед велосипедистками в брюках71, даже если они были наполовину закрыты юбкой, которую специально утяжеляли, чтобы она не вздымалась от ветра. Подходя к проблеме более реалистично и признавая, что новый фасон уже вошел в женский гардероб, журнал «Punch» относился к этому вопросу философски. Сообщая в январе 1895 года о смерти Амелии Блумер, сотрудники журнала сожалели о своей реакции 1851 года, полагая, что сегодня штаны
... ’twould scarce provoke derision If worn by pretty girls, and tailor-made.
For by the lady-cyclist, as she plies Her pedal, neatly clad in knicker-bockers,
See Mrs Bloomer, first of Grundy-shockers,
Now vindicated in Dame Fashion’s eyes.
(.. .едва ли вызовут насмешки, / если будут мастерски сшиты и надеты на красивых девушек. / Теперь дама-велосипедистка, нажимая на педали / ножкой, аккуратно облаченной в никербокеры, / отстаивает в глазах Моды честь госпожи Блумер, / в свое время шокировавшей ханжей72.)
К концу XIX века женщины в некоторой степени преодолели значительное сопротивление и смогли перенять элементы мужской одежды хотя бы для спортивных занятий. Сражение за право носить штаны в иных ситуациях, скажем, для работы или развлечений, было выиграно только к середине XX века.
Но женщины уверенно приближались к жизни, где работа и спорт, образование и политика все чаще будут забирать их из семьи и открывать для них гораздо более
широкое поле деятельности.
2. Malcolm J.R Anecdotes of the Manners and Customs of London. London, 1808. P. 449. Щеголь Джордж Браммелл изобрел штрипку, закрепляющую штаны под ступней. Это делалось, чтобы не допустить сморщивания штанов, а также позволяло добиться большего прилегания.
3. Sibbald S. Memoirs 1783-1812 / F.P. Hett (ed.). London, 1926. P. 138. Существует легенда, встречающаяся во многих популярных книгах по истории костюма, о том, что женщины увлажняли тонкие муслиновые платья, чтобы продемонстрировать свое тело. Мне не удалось найти сколько-нибудь убедительных указаний на это; впрочем, можно поверить, что некоторые наиболее экстравагантные дамы полусвета вполне могли так делать.
4. Captain Gronow. Reminiscences and Recollections...» London, 1692. I. P. 241. После Наполеоновских войн австрийские власти в Милане заставили балерин «Ла Скала» носить небесно-голубые панталоны до колен, «столь облегающие, что очертания тела были видны отчетливее и впечатление от них создавалось более непристойное, чем от обычно использовавшихся газовых штанов».
5. Greig J. (ed.). The Farington Diary. London, 1922-1928. II. P. 20 и I. P. 344.
6. Lady Sarah Lennox. Life and Letters / Countess of Ilchester and Lord Stavordale (eds.). London, 1901. II. P 292.
7. Ibid. Теккерей в своем романе «Ярмарка тщеславия» (1847-1848), действие которого происходит в период Наполеоновских войн, высмеивает фальшивость «истинно утонченной англичанки или американки», так возмущающейся, например, словом «штаны», которые, впрочем, «каждодневно предстают нашим взорам, не особенно нас смущая». И заключает: «Если бы вы краснели всякий раз, как они появляются перед вами, какой был бы у вас цвет лица! Лишь когда произносятся их недостойные имена, ваша скромность считает нужным чувствовать себя оскорбленной и бить тревогу» (Теккерей У. Ярмарка тщеславия / Пер. с англ. М. Дьяконова. М., 2005. С. 665).
8. Miss Dean. An Appeal to the Consciences of Christians on the Subject of Dress. Darlington, 1815. P. 9.
9. ‘Honestas’. A New Book ... Whitby, 1816. P. 11. Один из аргументов автора состоял в том, что, если мы собираемся осуждать женщин за их одежду, в любом случае нелепо говорить о таких украшениях, как оборки и тому подобное, когда мы видим «открытые груди», которые могут «зажечь в мужчинах огонь страсти». Этот памфлет, в свою очередь, вызвал ряд реакций в поддержку мисс Дин. Обозвав ее защитников «паразитами общества», Honestas вновь опубликовал свое мнение, чтобы обратить внимание на одну из своих основных идей: если бы мы слушали таких людей, то «совершенно лишились бы возможности войти в Небесный Иерусалим».
10. Place F. Manners and Morals // Place Collections. British Museum, Add. MS. 27827. P. 50-52 и Add. MS. 27828. P. 118.
11. The Whole Art of Dress, or The Road to Elegance and Fashion, By a cavalry officer. London, 1830. P. 17-18. Тугая шнуровка не была лишь un vice anglais (дурной привычкой англичан) – то же практиковалось и французами. В газете «The Journal de Paris» за 16 сентября 1808 года отмечалось, что некоторые мужчины, «слегка полноватые, подобно женщинам заказывали себе корсеты, чтобы стать тоньше» (цит. по: Aulard A. Paris sous le Premier Empire. Paris, 1912-1923. III. P. 724).
12. Anon. The Ton. London, 1819. P. 111.
13. Anon. Indispensable Requisites for Dandies. Dublin, без даты и нумерации. Это любопытное издание представляет собой книгу-раскладушку с гравюрами и стихотворениями, изображающими денди в карикатурном виде.
14. Anon. Neckclothitania or Tietania. London, 1818. P. 8 и 36.
15. Connely W., Count D’Orsay. The Dandy of Dandies. London, 1952. P. 166. См. также роман Джона Миллса D’Horsay or The Follies of the Day, 1844 – сатирическое описание этого модника и его лондонского окружения.
16. Bell Q. On Human Finery, revised ed. London, 1976. P. 143.
17. Smith A. The Natural History of the Gent. London, 1847. P. 6 и далее. Также из книги мы узнаем, что «дженты» любят сленг. Например, они называли «свой наряд биркой – видимо, это указание на значок, которым они отмечали разные предметы одежды при выставлении на продажу» (Р. 17). Вкратце, они покупают одежду в дешевых магазинах, в то время как истинный джентльмен, конечно же, шил бы ее у своего личного портного.
18. Anon. The Habits of Good Society. London, 1859. P. 141.
19. Walker A. Beauty. London, 1852. P. 226-227.
20. Henslowe W.H. Beard-Shaving ... London, 1847. P. 5-6. Надежды автора на реабилитацию бород сбылись в середине 1850-х годов, когда их ношение стало популярным в связи с Крымской войной. Однако это не вызвало всеобщего одобрения. Так, в книге «Порядки приличного общества» (The Habits of Good Society, 1859) типажи вроде «итальянского заговорщика» называются довольно подозрительными и радикальными. Также было важно не допустить «щегольской» остроконечной бороды (какую носил Наполеон III), которая определенно «свидетельствовала о тщеславии» (Р. 115).
21. Nicoullard С. (ed.) Memoirs of the Comtesse de Boigne. London, 1907-1908. II. P. 39.
22. Токвиль Алексис де. Демократия в Америке / Пер. с франц. М., 1992. С. 223.
23. Mrs A.J. Graves. Women in America; being an Examination into the Moral and Intellectual Condition of American Female Society. New York, 1843. P. 38, 55, 104-108.
24. Ibid. P. 110.
25. Anon. Pride in Dress. London, c. 1830. P. 3.
26. Anon. The Female Instructor or Young Womans Companion, and Guide to Domestic Happiness. London, 1824. P. 9-10.
27. The Habits of Good Society. Op. cit. P. 42, 162.
28. Farrar E. The Young Ladys Friend. New York, 1845. P. 368. В книге есть множество советов, например, как молодой даме ходить по улице, не особенно демонстрируя свои лодыжки, чтобы в то же время не запачкать юбки грязью.
29. Merrifield М. Dress as a Fine Art. London, 1854. P. 2-3.
30. Ibid. P. 63.
31. Цит. no: Adburgham A. A Punch History of Manners and Modes 1841-1940. London, 1961. P. 73.
32. Тэн И.А. Очерки современной Англии. СПб., 1872. С. 62-63. Он также отмечает недостатки цветоощущения в британском искусстве того времени, с чем можно согласиться, если, например, вспомнить некоторых художников-прерафаэлитов.
33. Бодлер Ш. Поэт современной жизни / Пер. с франц. Н. Столяровой и Л. Липман // Ш. Бодлер. Цветы зла. Обломки. Парижский сплин... Эссе, дневники. Статьи об искусстве. М., 1997. С. 819, 826. Эссе, давшее название книге, было напечатано в газете «Le Figaro» в 1863 году, хотя написано оно было несколькими годами раньше.
34. Автором цитаты <…> был некий американец, посетивший Лондон в 1835 году. Она приводится в книге: Taylor G.R. The Angel-Makers. A Study in the Psychological Origins of Historical Change 1750-1850. 1958. P. 72-73. Именно этот историк писал о развращенности рабочего класса. Он также связывал это явление с ростом производства порнографии, характерным для второй половины XIX века.
35. Тэн. Указ. соч. С. 39
36. Wynter A. Our Social Bees, 2nd Series. London, 1866. P. 271. Винтер пишет, что торговцы старой одеждой успокаивают продающих им свои вещи (те опасались, что знакомые узнают их бывшие наряды на посторонних людях), уверяя, что отправляют их в Австралию. На самом деле ничего подобного они не делали, «ведь золотоискатели и овцеводы живут слишком хорошо, чтобы нуждаться в подобном» (Р. 272-273).
37. Anon. Nothing to Wean An Episode of Fashionable Life. London, 1857. P. 13. Впервые опубликовано в Америке; предположительно, автором был некий американский юрист.
38. Nothing to You; or, Mind Your Own Business, by ‘Knot-Rab’, New York. New York, 1857. P. 10-11, 22.
39. Cobbe F. P. Essays on the Pursuits of Women. London, 1863. P. 226.
40. The Ton. Op. cit P. 46. В том же 1619 году в третьем издании книги «Dress and Address» женщин критиковали за «мужеподобную и отвратительную» моду – ношение штанов под платьем (Р. 51).
41. Dr. E. J. Tilt. Elements of Health and Principles of Female Hygiene. London, 1852. P. 193.
42. Merrifield. Op. cit. P. 83.
43. The Family Herald. London. Vol. IX. 8 Nov. 1851. P. 445. Впрочем, даже Амелия Блумер около 1858 года перестала носить этот костюм, переехав на американский Запад: сильный ветер выворачивал короткую юбку туники и поднимал ее над плечами и головой. См.: Murray A.W. The Bloomer Costume and Exercise Suits // Waffen- und Kostiimkunde. 1982. Vol. 2. P. 110.
44. The Family Herald. Op. cit. 25 Oct. P. 413.
45. Ibid. 13 Sept. P. 318.
46. Наряд этих девушек, будучи по большей части мужским (они носили рубашку, тканый жилет, штаны и ботинки), сохранил в себе элемент женственности – полосатую юбку, которую иногда обвязывали вокруг пояса. В 80-е они продолжали носить штаны, но к тому времени критики уже успокоились.
47. Taylor W.F. Suitable Bathing Dresses as used in Biarritz. London, c. 1860. P. 11. Купальный костюм со свободными штанами на пляжах Франции носили представители обоих полов, что способствовало «абсолютной благопристойности» и дало возможность мужчинам и женщинам купаться вместе, не допуская «смеси косых взглядов и ложной скромности», распространенной в Англии.
48. Wey F. (adapted by V. Pirie). A Frenchman sees the English in the ’Fifties. London, 1935. P. 299.
49. The Observer. London, 1856. P. 263.
50. До тех nop мужчины часто купались без одежды, хотя к концу 1890-х в отдельных населенных пунктах местные власти размещали объявления, предписывающие надевать панталоны. Гвен Рейврет в воспоминаниях о своем кембриджском детстве (она родилась в 1885 году) упоминала, что, плавая по реке и достигая мест купания мужчин, дамы раскрывали зонтики и устремляли глаза в них, «пока опасность не минует и пейзаж вновь не станет благопристойным» (Raveret G. Period Piece. A Cambridge Childhood. London, 1952. P. 108).
51. The Queen. London, 1868. 12 Dec, P. 345. Аналогичной модой в Англии (хотя, очевидно, лишенной малейших намеков на пороки аристократии) стал костюм «долли варден» (Dolly Varden), названный так по имени героини романа Диккенса «Барнеби Радж» (1841), действие которого происходит в 1780 году. На иллюстрациях она изображается кокеткой с подвязанным верхним платьем в цветочек, простой однотонной нижней юбкой, в соломенной шляпке, украшенной лентами.
52. Blanc С. Art in Ornament and Dress. London, 1877. P. 154.
53. Lord W.B. The Freaks of Fashion. London, 1870. P. 174. Уильям Барри Лорд был автором-фетишистом, написавшим апологию корсета. Он утверждает, что его мнение поддерживает медицина, а также что корсетная отрасль вносит большой вклад в увеличение занятости населения: чтобы удовлетворить спрос в Англии и колониях, в торговле в Лондоне и провинциях было занято более тридцати тысяч человек.
54. Цит. по: Cunnington C.W. The Perfect Lady 1815-1914 London, 1948. P. 42. Тема корсетов была одной из тех, что привлекали к себе значительное внимание. Наиболее подробное исследование сделано в публикации: Kunzle D. Fashion and Fetishism. Totowa, New Jersey, 1982. Автор пытается (впрочем, не очень убедительно) связать моду на тугую шнуровку с эмансипацией. Вот пример из книги: «...молодая девушка конца викторианской эпохи затягивалась в корсет, протестуя против стереотипной ожидающей ее социальной роли и надеясь привлечь мужчину» для которого дружеские отношения и эротические удовольствия значат больше» чем семья и дети» (Р. 45). Намного более адекватный, хотя и не столь подробный комментарий содержится в книге: Steele V. Fashion and Eroticism. Ideals of Feminine Beauty from the Victorian Era to the Jazz Age. New York; London, 1985.
55. Lynn Linton E. The Girl of the Period. London, 1868. P. 4.
56. Wynter. Op. cit. P. 377-382. По его утверждению, большую часть искусственных волос привозили из Франции. Как полагает автор, на время написания книги (1866) самым популярным был золотистый цвет. Женщины добавляли пару таких локонов, чтобы придать блеск своим менее ярким волосам – «точно так ловкий производитель хереса приправляет свои готовые вина, добавляя туда немного настоящего урожая из Кадиса».
57. Lynn Linton E. The Girl of the Period. London, 1883.1. P. 313.
58. Lynn Linton E. Ourselves. A Series of Essays on Women, London, 1870. P. 32, 42-44.
59. Yonge C.M. Womankind. London, 1876. P. 110-111.
60. Цит. no: Cunnington. Op. cit. P. 189.
61. Mrs H.R. Haweis. The Art of Beauty. London, 1878. P. 268.
62. Ibid. P. 23-31. См. также: Leighton J. Madre Natura (1874), где современный костюм описывается как «клевета на Природу» – с его искусственной скованностью и иррациональностью. «Английская леди страдает в своем корсете и тесных ботиночках в тропическую жару в Калькутте, а герцогиня дрожит в своем чересчур декольтированном бальном платье в северных столицах» (Р. 26). Автор надеялся, что «сила новой морали», т.е. образованное общественное мнение, привнесет здравый смысл в решение этой проблемы.
63. The Lady’s Newspaper. London, 1863. 14 Nov. P. 322 и 5 Dec. P. 375.
64. Steele. Op. cit. P. 152.
65. Цит. no: von Boehn M. Modes and Manners of the Nineteenth Century / Trans. M. Edwardes. London, 1927. Publ. in facsimile, New York, 1970. II. P. 169.
66. Cunnington. Op. cit. P. 288. Цитата взята из неустановленного журнала 1890 года.
67. Уайльд О. Веер леди Уиндермир / Пер. М. Лорие // Уайльд О. Избранные произведения в 2 т. М., 1960. Т. 2. С. 62.
68. Beerbohm М. A Defence of Cosmetics. New York, 1922. P. 2 и далее.
69. Safford-Blake M. Dress Reform / A. Goold Woolson (ed.). Boston, 1874. P. 27, 37-38. Само собой разумеется, все реформаторы костюма хотели запретить корсеты, а также существенно сократить количество мешающих нижних юбок, которые тогда носили.
70. Цит. по: Ballin A. The Science of Dress. London, 1885. P. 181.
71. В газете «Daily Mail» за 11 мая 1898 года сообщали, что госпожу Арнольд из Челси, которая уже давно носила «блумеры», не пустили в гостиницу «Уайт-Хорс» в Доркинге в синей велосипедной куртке и штанах. В ответ на статью пришло письмо от одного из читателей-мужчин. Он выражал радость по поводу того, что наконец нашел гостиницу, «куда можно спокойно привести жену и сестер, не боясь увидеть там женщин, выряженных в отвратительный костюм, называемый рациональным».
72. Цит. по: Laver J. The Age of Optimism: Manners and Morals 1848-1914. London, 1966. P. 185.
Э. Рибейро. Мода и мораль. М.: Новое литературное обозрение, 2012. С. 150-183.