Суслина Е. Юбки «пучатся» и расширяются... Мода на фижмы (из книги «Повседневная жизнь русских щеголей и модниц»)

Суслина Е. Повседневная жизнь русских щеголей и модниц. М.: АО "Молодая гвардия", 2003. Стр. 174-191.


       Слева: Портрет Марии-Антуанетты Жана-Батиста Готье д'Аготи. 1775 год.

     Ушло в прошлое само воспоминание о теремной затворнической жизни девиц, ассамблеи с менуэтами, балы с полонезами, маскарады и заграничные путешествия вихрем подхватили слабую половину человечества и, окутав ароматами и облаком тончайшей пудры, помчали по свету. Сколько разорительных хлопот доставляло явление моды. Грациозно сидеть, стоять, умело тряхнуть своими надушенными локонами, надлежащим образом болеть, спать, говорить и любить было очень непросто.
     Утренние заботы не только не изменились, но и умножились. Наши модницы уже давно научились элегантно отдыхать на софе от десятичасового ночного сна, неспешно проходить с постели до самовара. Откуда они привычно перемещались в уборную, где, как и раньше, два битых часа подвивали волосы, мазали их разными духами, пальчиками терли щеки белилами и румянами... и, «сделавшись красными словно петушиный гребень», налепляли несколько мушек, стягивались «снуровкою», взбивали фижмы или бочки и, разрядясь, чопорно выходили в гостиную. Там, подобрав юбки, садились, не смея более уже ворохнуться, чтобы, не дай бог, не нарушить своего великолепия.
     Французская мода властвовала над умами и сердцами россиян. XVIII век для Франции стал веком философов, косметики, парфюмерии и Революции. Денис Иванович Фонвизин в письмах к графу Петру Александровичу Панину в 1778 году рассказывал: «Если что во Франции нашел я в цветущем состоянии, то, конечно, их фабрики и мануфактуры. Нет в свете нации, которая б имела такой изобретательный ум, как французы в художествах и ремеслах, до вкуса касающихся. Я хаживал к «marchandes des mod» (торговцам модных товаров. – фр.), как к артистам, и смотрел на уборы и наряды, как на прекрасные картины. Сие дарование природы послужило много к повреждению их нравов.
Моды повсеместно переменяются: всякая женщина хочет наряжена быть по последней моде; мужья пришли в несостояние давать довольно денег женам на уборы; жены стали промышлять деньги, не беспокоя мужей своих, и Франция сделалась в одно время моделью вкуса и соблазном нравов во всей Европе. Нынешняя королева (Мария Антуанетта 1755–1793) страстно любит наряжаться. Прошлого года послала она свой портрет к матери, в котором велела написать себя разряженную по самой последней моде. Императрица (Мария Терезия 1717–1780) возвратила сей портрет при письме, в котором между прочим сии строчки находились: "Ваше приказание худо исполнено: вместо французской королевы, которую я надеялась увидеть на присланном портрете, я нашла в нем сходство с оперную актрисой. Должно быть тут вышла ошибка"».
     Уследить за вечными капризами моды непросто. О новостях в платье, модных деталях и
аксессуарах при дворе узнавали благодаря присланным из Парижа куклам – «Пандорам», которые представляли парадный и повседневный дворянский костюм. Куклы ежемесячно отправлялись из Парижа в Лондон, а оттуда во все столицы мира – «от Петербурга до Константинополя».

                                                                   Справа: кукла Пандора. XVIII век.

    
В 1751 году посол в Англии граф Чернышев заказал куклу в три фута ростом и к ней «платья всех сортов, каковые при всяких случаях здешние дамы носят и со всеми к ним принадлежностями». Изготовили три комплекта: «каковые английские женщины всякого звания, равномерно по своим достаткам токмо оттеняяся, носят», во время праздников и в публичных собраниях; когда бывают дома и «не в весьма чиновных визитах»; как и в гулянье, в каком они ездят верхом и бывают «в дорогах».
     Жить по моде и разорительно и хлопотно, но тем не менее отстать от нее становилось довольно опасно, так можно навлечь на себя неудовольствие знакомых, да и всего общества, которое подобные небрежности не прощало.

     Изменение уклада жизни русского дворянства, открытость домов, частые визиты друзей и соседей заставляли хозяев всегда быть начеку и выглядеть так, чтобы не вызвать замешательства у гостей. Между 11 часами утра и 3 часами дня могли «запросто» появиться визитеры: друзья, знакомые и даже малознакомые. Все это люди «своего круга», чьим мнением дорожили и осуждения и насмешек которых боялись. Увидев «неприбранного» хозяина или хозяйку, те могли решить, что пришли не вовремя, а хуже того, что ими пренебрегли.

     Слева: Портрет Елизаветы Петровны. Токе Луи. 1756 год.

     Появилась необходимость в домашней одежде, простой, удобной, добротной и, главное, модной. В течение дня хозяйка дома несколько раз меняла платье. Утром до трех часов она сидела в своей гостиной в утреннем платье, в чепце блондовом или батистовом и занималась каким-нибудь рукодельем. Потом одевала обыкновенное домашнее, шитое по самой последней моде, но более скромное, чем выходное. Корсажи при этом не стягивали так туго, как при выходе, а для того, чтобы скрыть слабую шнуровку, носили дома большие шали-мантильи, косынки и недлинные пелерины с декоративным капюшоном.

     Покрой основной женской одежды долгое время не менялся. Для всего XVIII века, за исключением последних нескольких лет, было характерно женское платье с тесно облегающим фигуру декольтированным корсажем и более или менее широкой юбкой. «Новости» касались цвета или рисунка материи, отделки платья, фасона рукавов, длины юбки, формы выреза корсажа и т. д. Эти изменения быстро распространялись среди ветреных красавиц, но так же быстро исчезали, уступая место новым маленьким изобретениям модисток.

         Справа: Портрет императрицы Елизаветы Петровны Ивана Вишнякова. 1743 год. 

    Тон в модах, конечно, задавали первые лица государства. Самая известная щеголиха своего времени, императрица Елизавета Петровна, прославилась своим громадным, неправдоподобным количеством платьев в пятнадцать тысяч! Для нее выписывали из европейских магазинов самые дорогие ткани, роскошные кружева, сундуки с чулками и перчатками, короба с обувью, пуды тончайшей пудры, ароматических помад, благовонных эссенций и прочее. А когда какой-нибудь европейский купец привозил новые ткани, их в первую очередь показывали императрице. Если та или иная материя ей нравилась, она распоряжалась закупить ее целиком, чтобы, упаси бог, не встретить платье из нее же на придворной даме.
     При этом, по словам В. О. Ключевского, Елизавета жила и царствовала в золоченой нищете – с одной стороны, ворохи дорогих туалетов, маскарады и балы, поражавшие ослепительным блеском и роскошью, с другой – теснота и убогая обстановка ее дворца, неряшливость, куча неоплаченных счетов. Французские галантерейные магазины иногда отказывались отпускать во дворец новомодные товары в кредит.


    Слева сверху: Портрет Елизаветы Петровны в мужском костюме. Предположительно Л. Каравак. 1745 год.
    Слева снизу: Европа (Портрет М. П. Нарышкиной). Серия "Континенты". Жан де Самсуа. 1756 год.
    Справа снизу: Портрет графини М. Е. Шуваловой. Предположительно А. П. Антропов. Конец 1750-х годов.


     Красивая и стройная дочь Петра Алексеевича любила производить впечатление в обществе,
обожала увеселения, прекрасно танцевала и любила наряды и драгоценности. Она страшно ревновала ко всем хорошеньким женщинам, особенно со вкусом одетым, и всячески унижала их. Обер-егермейстерше Нарышкиной, урожденной Балк, на глазах всего двора срезала ножницами головное украшение из лент. Граф Федор Гаврилович Головкин рассказывал, что придворное платье очень шло несчастной и подчеркивало достоинства ее изумительной фигуры, и потому вскорости ей велели снять каркас с юбки, что сделало и туалет и весь ее облик убогим и нелепым. Но мадам Нарышкина оказалась женщиной предприимчивой и заказала в Англии костюм, в юбку которого вставили каркас на пружинах, они складывали и поднимали его по необходимости. «Она приезжала ко двору точно божество, затмевая всех своей талией, своим нарядом и видом. В то же мгновение, когда появлялась императрица, пружины падали, и платье и талия теряли свою прелесть; но как только императрица удалялась, пружины снова оказывали свое действие».
     В 1742 году Елизавета запретила придворным дамам носить дорогую одежду с серебряным и золотым позументом и регламентировала ширину кружев, чтобы платье пышностью не выделялось. А чтобы дамы не хитрили и не клялись в том, что их дорогие туалеты сшиты до вступления в силу этого распоряжения, старые платья пометили специальной сургучной печатью и милостиво разрешили их донашивать.
     Поговаривали тогда, что этот запрет основывался на желании императрицы подражать порядкам Петра Великого, при котором появились некоторые запреты в одежде и украшениях. Но скорее всего государыня хотела уберечь себя от расстройства при виде великолепного туалета какой-нибудь франтихи.
    
Ее подругой и доверенным лицом была Мавра Егоровна Шувалова, немолодая и некрасивая, но умная и веселая. Эта маленькая женщина «всегда из аффектации» одевалась по-мужски. И в этом наряде ее нельзя было назвать интересной, что, вероятно, делало ее еще более близкой и незаменимой для государыни. А вот Елизавету Петровну мужской костюм красил.
     Екатерина Алексеевна рассказывала в «Записках», что многие переодетые в мужской наряд «дамы казались жалкими мальчиками; кто был постарше, того безобразили толстые и короткие ноги; а из всех них мужской костюм шел только к одной императрице. При своем высоком росте и некоторой дюжести она была чудно хороша в мужском наряде. Ни у одного мужчины я никогда в жизнь мою не видала такой прекрасной ноги; нижняя часть ноги была удивительно стройна...».
     Переодевание женщин в мужскую одежду началось еще в петровские времена, в нее облачались на маскарадах. Позже носили не только на них, но иногда и в повседневной жизни, особенно те, кому она шла, или из желания выделиться и подчеркнуть свою независимость.
     В середине века наши модницы щеголяли различными фасонами платья, они назывались «адриенн», «а-ля черкешенка», платье «по-польски», или «полонез» и т. п. Названия и их форма навеивались различными событиями культурной, светской и политической жизни, но отличались они друг от друга лишь деталями. Так, платье «а-ля черкешенка» шили с длинными узкими рукавами. «Адриенн» имело своеобразно широкий силуэт. Появление этого фасона французский историк костюма Ф. Буше объяснял успехом пьесы Теренция «Андриенна», где героиня, роль которой исполняла знаменитая актриса, после родов одела широкое платье. Фасон вошел в моду во Франции и получил название по имени героини. В России название исказили на «адриенн».
     Первое серьезное изменение, коснувшееся кроя платья, преобразившее его силуэт, произошло в конце 50-х годов. Оно затронуло фасон юбки – расширился ее подол. Каркас юбки назывался «панье», его устраивали поверх нижней юбки. Он имел форму колокола и был обшит пятью – восьмью обручами с полосами плотной ткани и со встреченными в нее косточками китового уса.
     Из-за этих огромных юбок с «панье» дамы уже не могли пройти в обычную одностворчатую дверь и сесть в обычный экипаж. Ежемесячное издание «Трудолюбивая пчела» сообщало в 1759 году в «Письме к смотрителю»: «...красавицы совсем исшалились. Их юбки, которые пучиться и расширяться начали перед вашим отъездом, делают теперь преужасную окружность, которая день ото дня увеличивается... они приобрели в широте то, что в высоте потеряли (вышли из моды очень высокие головные уборы) и против всех правил архитектуры расширяют основание, а верх уменьшают... Многие рассмотрительные особы думают, что с некоторого времени наш пол сделался весьма смелым и что сии китовыми обручами обложенные юбки введены в употребление для того, чтоб нас не близко к себе допускать...».
     Мода на «панье» продержалась довольно долго и только в начале 70-х годов в России появились фижмы. Фижмы – тоже каркас из ивовых прутьев или китового уса, который крепился поверх нижней юбки, так же как и «панье», но он стал более эластичным. Фижмы не только не уменьшили ширины юбки, но и расширили ее в боках. Это новшество пришло к нам, разумеется, из Франции, а туда оно попало, по словам французов, в 1714 году из Англии. Русские франтихи очень быстро оценили удобства каркаса. Его эластичность позволяла сжимать юбку локтями, кроме того, подол стал мягким, платье даже слегка изящно колыхалось при движении. В то время о платьях на фижмах, вернее о их владельцах, рассказывали разные смешные случаи, происшедшие из-за громоздкости юбок. Вот один из подобных анекдотов. «Одна приезжая в Москву иностранка вздумала осмотреть город в наемной карете, которые в то время были редки и по небрежению содержателей обыкновенно покупались для сего старые и рассохшиеся. В эту карету села или, лучше сказать, втиснулась иностранка, одетая в предлинные фижмы, которые крепко упирались от одного конца до другого. Неуместимость фижм в карете послужила к спасению ее от великой опасности. Когда извозчик поскакал под гору к Кузнецкому мосту, тогда отпало у кареты дно, сквозь которое спасительные фижмы не допустили ее совсем провалиться. Народ, видя столь странное приключение, поднял великий смех, остановил карету и спас иностранку, которая от усталости и страха начинала уже задыхаться».
     Д. И. Фонвизин (1744 или 1745–1792) опубликовал басню «Леонорины фижмы».
     «Леонора носила всегда превеликие фижмы, которые сделаны были из китовых костей. Леандр, муж ее, часто в этом осуждал, но сие ничего не помогало. Наконец, как родила она сына, то испрашивали отца: какое имя дать новорожденному?
     – Иона*, – отвечал Леандр, – для того, что произошел он из чрева китова.
     Сей ответ имел такое действие, что Леонора переменила потом свой наряд».
     В конце 60-х годов российских модниц посетила еще одна новость – стали носить небольшой ватный валик, который прикреплялся сзади, под юбку немного ниже уровня талии. Все сборки юбки теперь драпировались не на боках (от чего платье раздувалось вширь), а только сзади.
     Эти новшества медленно завоевывали общее признание и удерживались в течение длительного времени. Силуэт платья при этом так менялся, что никакими украшениями нельзя было скрыть старой модели, наши франтихи спешно обновляли свой гардероб, чтобы не подвергаться насмешкам со стороны завзятых модниц.
     Популярными украшениями платья в XVIII веке «сделались» ленты и банты. Банты делали из ленты другого цвета и нашивали на подол, грудь и рукава платья. Особенную популярность получила так называемая «лестница» из бантов, которая располагалась по лифу платья. Снизу, от талии вверх до выреза на груди, пришивались бантики, разные по размеру. У талии они были широкими, сверху узенькими. «Лестница» зрительно делала талию более тонкой.
     Мода регламентировала и украшения выреза платья, будь то кружева или ленты. Пришел обычай убирать его косынкой или шалью, в основном так носили платье на улице. Косынки, шали и шарфы придавали нарядному туалету дамы или молоденькой девушке много своеобразия и изящества.
     С их помощью подчеркивали величавость или грациозность фигуры – стройность талии, легкость движений или горделивость осанки. Большие газовые или кисейные косынки, модные в 70-е годы, концы которых закладывались под край выреза корсажа, создавали впечатление высокого бюста, при котором талия казалась еще тоньше.
     Умению красиво носить косынку или шаль придавали немалое значение, и женщины затрачивали массу усилий, упражняясь в этом искусстве перед зеркалом. Однако научиться ему было далеко не просто. По словам француза Белькура, посетившего Петербург, некоторые барышни в косынках: «Как ни стараются ... хорошо одеться, у них все выходит нескладно. Три, четыре косынки, одетые без вкуса, делают их похожими на кормилиц, нарядившихся в детские пеленки. А те, что открывают грудь, переступают пределы приличия, так что парижанин принял бы их за женщин на содержании...»

     Слева: Коронационные туфли Елизаветы Петровны.

     С домашними утренними туалетами носили чепцы, величина и форма которых зависели от причесок. При очень высоких укладках к большой тулье пришивали широкую накрахмаленную оборку, с уменьшением прически маленькими становились и чепчики. Белый легкий чепец создавал впечатление опрятности, освежал лицо молодой женщины и смягчал желтизну вялых щек старухи. Какое-то время их носили даже вне дома с нарядными платьями, но эта манера не имела широкого распространения.
     Особенно примечательны стали шляпы 70-х годов. На высокую прическу водружали, например, модель парусного судна, либо цветочную корзину, либо рог изобилия с ниспадающими из него цветами и плодами. Сколько материалов шло на их создание! Шелковые, бархатные и парчовые ленты, соломка, бумажные и кожаные украшения в виде цветочных гирлянд или виноградных гроздей. Какие только сюжеты не использовали шляпные мастера в моделировании изделий! Модницы соревновались друг с другом, заказывая самые причудливые и еще невиданные по образцу шляпки, такие, что не носили в кругу знакомых.
     А вот разнообразием обуви красавицы похвастаться не могли. Модель туфелек не менялась почти до конца века. Ходили в кожаных, шелковых, парчовых или глазетовых на более или менее высоких каблуках. Их украшали пряжками, бантами или розетками. Знатные дамы в парадных случаях надевали туфельки, расшитые жемчугом и драгоценными камнями, на красных каблучках. Красные каблучки означали знатное происхождение. Этот аристократический обычай существовал во Франции при последних трех королях.
     Приметным и необходимым украшением костюма и всего облика милой жеманницы оставались веера. Во второй половине XVIII века их делали пергаментными и шелковыми. Станки вееров мастерили из черепахового панциря или дерева, украшали перламутром и драгоценными металлами. Золотые веера Елизаветы Петровны с бриллиантами, изумрудами и рубинами были так тяжелы, что она жаловалась на это неудобство.

      Слева: Портрет императрицы Елизаветы Петровны со сложенным веером. В. Эриксен. 1758 год.

     Но все же красота веера заключалась не столько в отделке его станка, сколько в рисунке, который наносился на его пергаментную или шелковую основу. Причем разрисовывали их не только художники, набившие руку в этом ремесле, но и известные живописцы, такие, как Ватто, Буше или Фрагонар. Изображались на веерах изящные воздушно-пасторальные, мифологические сюжеты, или картинки, «на злобу дня», с прогуливающимися дамами и кавалерами на фоне узнаваемых дворцов и садов.
     На одном из вееров Елизаветы Петровны, украшенном бриллиантами, художник изобразил Диану и Актеона с группой обнаженных нимф. Веер был подписан художником Василием Никоновым, работавшим в Санкт-Петербурге в 1752 году. А на оборотной стороне веера был нарисован греческий поэт и певец Арион (ок. 600 до н. э.), плывущий на дельфине. Сквозь пергамент просвечивалась надпись: «Веерный мастер Андрей Морозов». К деятельности этого мастера относится документ из книги высочайших повелений в Придворной конторе за 10 декабря 1770 года. «Веерному и футральному мастеру Морозову за употребленные материалы к делу и за починку с 1752 по октябрь 1753 комнатных вееров и футралов уплатить 250 р.». Сумма эта в елизаветинские времена была значительной.


    Справа: Русский складной веер с изображением Большого дворца в Царском Селе. Около 1750 года. Эрмитаж.
     Справа внизу: Русский складной веер с изображением Чесменского боя (художник Г. И. Козлов). Пластинки из золота. 18 век. Эрмитаж.

     Веера не только дополняли наряд светской женщины, но, как писал журнал «Смесь» в 1769 году, «... они прекрасны и полезны, исправляют должность зефира, отвращают солнечные лучи, от которых загорают и княжеские лица, прикрывают не весьма хорошие зубы и непристойные усмешки».
     Другая заметка по поводу веера добавляла: «Великих дарований красавицам свойственно иметь сведения о том, сколько раз махнуть веером так, чтобы косыночка, закрывающая их грудь, приняла то прекрасное положение, при котором вопреки булавок видима быть могла восхищающая непорядочность; так же известно им, сколько ударов веера потребно для того, чтобы сия косыночка пока закрылась, или сколько оных нужно для того, дабы приятным образом развевать свои волосы, придавая им восхищающее положение, которое, кроме опахала, никакая рука смертная доставить им не может».


     Слева снизу: Русский складной веер с росписью на библейский сюжет "Ревекка у колодца". 1780-е годы. Музей-усадьба Останкино.

     Однако у веера было еще одно важное назначение. Веером делали знаки своим возлюбленным и кавалерам, существовал так называемый «язык вееров». Казалось бы,
невзначай переложенный из одной руки в другую веер решал судьбу возлюбленного. Случайно оброненный, поднесенный к губам, открытый на четверть, резко сложенный, он передавал разнообразные состояния души, скрытые желания, мог предостеречь или назначить свидание с указанием точного часа и места.
 
    Облачившись в модные туфельки, закутавшись в шаль, в экстравагантной шляпке, с таким веером женщины спешили ко двору. Придворные дамы и дамы, «коим приезд ко двору дозволен», одевались с необычайной роскошью. Носили платья из самых дорогих привозных тканей с богатой отделкой, золотыми и серебряными нашивками, осыпанными драгоценными камнями, с тончайшим дорогим кружевом. А если красавица обладала исключительными внешними данными, то ей ничего не стоило затмить собой даже ее императорское величество. К тому же стоимость платья порой простиралась до астрономических размеров, что, безусловно, подрывало благосостояние дворянских семей. Все вместе побудило издать ряд правительственных указов, предписывающих дворянам соблюдать определенные нормы в шитье одежд и их украшении. В 1782 году он требовал не «употреблять таких вещей, коим одна только новость дает цену». Запрещалось отделывать платья золотым и серебряным шитьем или кружевом шире двух вершков (9 см). В указе пояснялось, что делалось это, дабы «наблюдать более простоту и умеренность в образе одежды их...».
     Другой указ повелевал дворянам ношение платья в столицах и при дворе «Ея Величества», тех цветов, которые присвоены губерниям. «...Государыня предполагать изволит, что сие Высочайшее дозволение толь приятнее всем будет, поколику служит оно к сбережению собственного их достатка на лучшее и полезнейшее и к отвращению разорительной роскоши...»

      Слева: Портрет Великой княгини Марии Федоровны. Рослин А. Около 1777 года.

     Хотя есть несколько иная версия появления этого распоряжения. В те годы сын Екатерины Павел и его жена Мария Федоровна (принцесса София Доротея Вюртембергская) путешествовали по европейским странам. Кроме того, что венценосные особы проявили некоторую своевольность в политических взаимоотношениях с представителями европейских домов, они истратили уйму денег на свои «маленькие» прихоти. Великая княгиня вернулась из Франции страстно влюбленной в ее моды. Вместо того чтобы заказать вещи через торговые дома, такие, как «Бертен», и добиться значительных скидок, она закупала понравившиеся вещи, не торгуясь, и привезла домой 200 ящиков газа, мелких вещей и разных принадлежностей туалета на очень значительную сумму. К тому же Мария Федоровна «захватила» в Петербург новых камердинеров и предполагала произвести переворот в области прически. Отношения же матери и сына оставляли желать лучшего, и говорили, что императрица не могла более чувствительно уязвить его и его супругу этим самым распоряжением.
     Так это или нет, точно не известно, но сразу же после обнародования указа журнал «Вечерняя заря» (1782) поместил на своих страницах «Эпитафию широким накладкам и высоким прическам»:

Бывала ли кому толикая печаль?
Бывало ли кому кого-нибудь так жаль?
Пресекся наш покой, скончалася утеха,
Настал плач вместо игр, веселия и смеха.
Крушись, прекрасный пол, лей токи горьких слез!
Твой минул век златой, прошел, протек, исчез.
Накладок, волосных громад уж ты лишился,
Того, о чем всего ты более крушился;
Но ежели конец пришел нарядам сим,
Прискорбный кипарис воздвигни в память им,
Да сей надгробною потомки разумеют,
Что прежних уж они накладок не имеют,
И что прически их не так уж высоки.
Прохожий! Ах! Скажи, простите, лоскутки!

     А вот следующий указ, наповал сразивший российских щеголих, был связан с разрывом дипломатических отношений с революционной Францией. В 1793 году в императорском указе, данном Сенату под № 17.111, предписывалось пресечь ввоз в Россию французских товаров, «доколе в Государстве сем порядок и власть законная в особе Короля восстановиться...».
     В нем говорилось, «что большая часть товаров служит единственно к излишеству и разорительной роскоши, другие же могут быть заменены произращениями и рукоделиями собственными...». В число товаров, с которыми следовало расстаться хотя бы на время, вошли: веера, вина, кареты, кольца, кружева, зеркала, «веники травные для чищения платья» и т. п.
     Страдания модников описать невозможно. Иван Андреевич Крылов посвятил им стихотворение «Утешение Анюте».

Ты грустна, мой друг Анюта:
Взор твой томен, вид уныл,
Белый свет тебе постыл,
Веком кажется минута.

Так тебе, Анюта, жаль,
Что французски тонки флёры,
Щегольские их уборы,
Легки шляпки, ленты, шаль,
Как цветы от стужи вянут –
Скоро уж они не станут
Веять вкруг твоих красот:
Время счастья их пройдет.

Чувствам сладким аромат
На прелестный твой наряд
Флора сенска** не восплещет.

     Конечно, в столицы доставляли контрабанду, в пьесе Крылова «Модная лавка» разыгрывается сцена, в которой хозяйку такого магазина подозревают в хранении нелегально ввезенных товаров, чем приводят ее в неописуемый ужас.
     Как бы там ни было, никакие запреты не могли заставить щеголих и франтих изменить главным своим принципам: одеваться в самое новое, европейское или сшитое у самого дорогого портного и проявлять вкус и немалую ловкость в самых мелких деталях туалета.
     Хлопотной, суетливой жизни щеголих того времени вряд ли можно было позавидовать, откуда взять время и средства, чтобы не пропустить ни одной модной мелочовки, научиться с легкостью носить одежды, красиво двигаться, изящно наклонять головку, дуть губки или сохранить важную небрежность. Эти манеры, лишенные простоты и естественности, дали дамам прозвище – жеманницы.
     Рассказывали, что эти ветреные красавицы, занятые своими туалетами, откладывали замужества, ожидая поклонников таких, которые бы и чинами, и положением своим, и достатком были бы равны их отцам. Что толку от ровесников, которые сами еле-еле сводили концы с концами и разоряли своих родителей с единственной целью – модно одеться. Уж лучше выйти замуж за немолодого, состоятельного и обеспечить себя возможностью по три раза на день менять туалеты и покупать драгоценности, равные по красоте и цене царским.
     В провинцию известия о разных переменах в одежде доходили со значительным опозданием, иногда в несколько лет. В 1779 году в помощь столичным и провинциальным щеголихам издали журнал «Модное ежемесячное сочинение, или Библиотека для дамского туалета», а в конце века журнал «Магазин общеполезных знаний» и «Магазин английских, французских и немецких новых мод и проч.». Последний размещал на своих страницах рекламные объявления французских магазинов и описывал европейские наряды, которые корреспондент видел на известных модниках. В одном из номеров корреспондент писал: «Платье и прекрасный головной убор срисовал я за несколько дней пред сим с королевы в Тюиллерийском Дворце».
     В 1791 году журнал сообщал о том, что «Г-жа Теильярд... имеет честь предуведомить через сие [объявление. – Ред.] Дам, которые удостоят ее своею доверенностию о предметах новейшего вкуса у нее изготовляемых, изо всякого сорта прекрасных шелковых материй для весны и лета, одинаких, с полосками, мущатых и пр. и пр.». Благодаря таким, правда, немногочисленным сообщениям и рисункам моделей одежды модницы могли и рассмотреть наряды, и даже узнать их цену, не выходя из дома.
     Например, предлагалось платье под названием «Робы*** по фантазии»: «...оно начинается от половины груди и идет по подолу, с хвостом, рукава и часть корсета из шелковой материи цвету Дофинова глаза и других цветов, остальная же часть робы из Лионского флеру с рисовкою стоит оное 84 лив; из белого крепу 72 лив; из полосатого флеру, или броше 66 лив; из лино 66 лив».
     Хотя, надо сказать, что и журналы не способствовали быстрому проникновению мод в провинцию. Путеводитель конца XVIII века «Ручной дорожник для употребления по пути между императорскими столицами» рассказывал, что «нет ничего смешнее, как видеть наших деревенских щеголих, одетых не по рисунку или описанию знающей свет барыни, а по рассказам своей бабушки, которая увидела городскую модницу в лавке и, приехав домой, рассказала все до последней булавки своей внучке...».
     Как же тяжело было этим модницам чувствовать себя забытыми и оторванными от блистательной жизни столицы! И манерами своими, и одеждой они невыгодно отличались от петербургских красавиц. Пока сидели дома, вроде бы не чувствовали своей ущербности, но коли судьба забрасывала в Петербург, то тут-то и становилось очевидно, как отстали от света, как нелепы и неэлегантны в своих нарядах. В 1770 году «Трутень» (№ 9) якобы от лица молоденькой ветреницы из какой-то губернии посвящал нас в ее переживания.
     «...Батюшка покойник, скончавшись третьего года, избавил меня от ужасных хлопот и беспокойства. Ты удивишься, как я тебе скажу; у вас в Петербурге и в голову никому это не входило. Послушай, да не засмейся: уморишь, радость! Я принуждена была смотреть за курами, за гусями и деревенскими бабами – ха, ха, ха! Рассуди, радость, сносно ли благородной дворянке смотреть за эдакою подлостью... я знала только, как и когда хлеб сеют, когда садят капусту, огурцы, свеклу, горох, бобы и все то, что нужно знать дураку приказчику. Ужасное знание! А то, что делает нашу сестру совершенною, я не знала. По смерти батюшкиной приехала в Москву и увидела, что я была совершенная дура. Я не умела ни танцевать, ни одеваться и совсем не знала, что такое мода. Поверишь ли, мне стыдно признаться, я так была глупа, что по приезде только моем в Москву узнала, что я хороша! Рассуди теперь, как меня приняли московские щеголихи. Они с головы до ног меня засмеяли, и я три месяца принуждена была сидеть дома, чтобы только выучиться по моде одеваться. Ни день ни ночь не давала я себе покоя, но, сидя перед туалетом, надевала карнеты (чепчики), скидывала, опять надевала, разнообразно ломала глаза, кидала взгляды, румянилась, притиралась, налепливала мушки, училась различному употреблению опахала, смеялась, ходила, одевалась... и, словом, в три месяца все то научилась делать по моде. Мне кажется, ты удивляешься, как могла я в такое короткое время всему, да еще и сама, научиться. Я тебе это таинство открою: по счастию попалась мне одна французская мадам, которых у нас в Москве довольно. Она предложила мне свои услуги... и что она в состоянии сделать из меня самую модную щеголиху...»
     Французские модистки и их лавки под названиями «Храм вкуса» или «Музей новинок» появились в России в екатерининские времена. Они снабжали модников самыми свежими, самыми изысканными товарами из Парижа. Иван Иванович Голиков (1735–1801), известный историк и археограф, автор знаменитого труда «Деяния Петра Великого», рассказывал об одной известной модистке, живущей в Москве в 1793 году, мадам де Биль.
     «Из описи ее товаров видно, что оных у нее находилось на несколько сот тысяч рублей. Товары сии состояли из множества галантерейных вещей, суконных материй, чулок, перчаток, шляп... душистых вод, эссенций и проч. Улица, на которой был сей французский магазин, запиралась, так сказать, каретами, друг перед другом спешили раскупать товары и раскупили все за один год».
     Те же предпринимательницы предлагали свои услуги по обучению молодых девиц некоторым наукам, а главным образом поведению и манерам. О таких «учительницах» узнавали через знакомых или из объявлений, которые француженки размещали в «Московских ведомостях». В одном из них некая: «Мадам де Мога... уведомляет, что если кто пожелает отдавать своих детей-девиц на се ее содержание... для обучения французскому языку и географии, то она тех желание не преминет удовольствовать; показывая при том благородные поступки... Живет на Мясницкой улице, в доме вдовы Карповой у Красных Ворот».
     Не известно, насколько нужна была девицам география, но французский язык, а заодно и те советы, что могла дать опытная дама, пригодятся в любом случае.


* Иона – ветхозаветный пророк, персонаж библейской книги Ионы. Согласно этой книге, Иона пренебрег повелением Яхве, за что тот наказал его. Когда Иона плыл в море на корабле, начался сильный шторм, и, понимая, что это наказанье Божье, Иона бросился в воду, и большая рыба (в славянском переводе – кит) проглотила его. Три дня и три ночи пребывал он в чреве кита, взывая к Господу.
** Флора сенска – французские духи.
*** Робы (robe) – платье (фр.).