Визитей Н. Н.
Внешнее тело и внутреннее тело, объективное и субъективное в том виде, в каком они даны в качестве изначальных очевидностей сознанию человека, приступающего к изучению проблемы физической культуры личности, или человеческой телесности, исходно представляются довольно часто не просто как различного рода реальности, а как реальности совершенно не пересекающиеся друг с другом. Более того, они, на первый взгляд, не просто не пересекаются, не проникают друг в друга, но часто могут восприниматься сознанием как реальности, лежащие вообще в принципиально различных плоскостях (пространствах), и у исследователя может возникнуть впечатление, что охватить их одним познавательным действиям вообще невозможно, что перед ним как бы два отдельных мира, сопряженность которых в целом он должен принять как факт, но которые в то же время открываются человеческому я в двух совершенно разных направлениях, причем возможность данности каждого мира обеспечивается своим, достаточно специфическим познавательным усилием.
«Человек, это жизненное единство, в силу двоякости нашего восприятия (независимо от того, как обстоит дело в метафизическом аспекте) существует для нас по внутреннему самоощущению как система духовных явлений, а по свидетельству чувств, наоборот, – как телесное целое. Внутреннее самоощущение и внешнее восприятие никогда не осуществляется в одном и том же акте, и потому факт духовной жизни никогда не дан нам одновременно с фактом нашей телесной жизни», – таково, например, мнение по рассматриваемому вопросу одного из основоположников понимающей психологии В. Дильтея.
Полная независимость внешнего от внутреннего, объективного от субъективного – это, конечно, лишь первое впечатление о действительном положении дела. Ведь если сосредоточить внимание на том, что фактически дано нам феноменально при восприятии, скажем, внешнего предмета, на том, что открывается сознанию в рамках самого факта данности нам внешнего как такового, если обратиться к тем очевидностям сознания, которые имеют при этом место, и, наконец, если начать с этих очевидностей, то можно констатировать: действительный состав нашего изначального опыта существенно более широк, чем это отражено в нарисованной выше картине (где данность внешнего есть одновременно, хотя бы в какой-то степени, и данность внутреннего, и наоборот). А именно: субъекту, воспринимающему внешнее, всегда очевидно, что воспринимает нечто внешнее именно он. Иначе говоря, восприятие внешнего субъектом постоянно осуществляется на фоне данности ему самого себя (другое дело, что такого рода данность далеко не всегда оказывается специфическим удвоением воспринимаемого предмета, как это происходит при представлении и анализе телесности).
Можно сказать, что переживание внешнего всегда сопровождается для субъекта самопереживанием (а значит, переживание внешнего, простое восприятие его есть по сути своей сопереживание). Не будь его, видение чего-либо как объективно данного являло бы собой случай полной потери сознания у того, кто видит. «Чисто внешнего», абсолютно объективного в вышеуказанном смысле, для индивида, обладающего сознанием, вообще не существует.) «Чистый физик, – справедливо отмечает Г. Гегель, – лишь животное», а у М.М. Бахтина сказано: «Предмет абсолютно индифферентный (не сопереживаемый – Н.В.), сплошь готовый, не может действительно сознаваться». Таким образом, нечто внешнее таково, что оно всегда одновременно есть для меня и нечто внутреннее; сколько бы абстрактным внешнее не представало мне, оно всегда мною переживаемо. (Я не могу переживать предмет как таковой; в крайнем случае я переживаю свое единство с предметом. «Предмет неотделим от своей функции в событии в его отнесенности со мной».)
Аналогичным образом внутреннее всегда оказывается для меня чем-то внешним одновременно; помещая свое внутреннее (какую-то часть внутреннего) в фокус собственного внимания, я делаю эту часть фактически чем-то внешним, лежащим вне моего я, – инстанции, осуществляющей фиксацию внимания на этом «внешнем», хотя оно и не предстает мне чаще всего как нечто обычным образом (пространственно, трехмерно) данное. Очевидно, что отстранение никогда не может осуществляться полностью: я не могу до конца, без остатка, уйти во внешнее (слиться с ним полностью в сопереживании). Когда я отстраняюсь от внутреннего, когда я делаю его внешним, то всегда остается для меня по отношению к нему нечто такое, что дано по-прежнему как мое внутреннее, что принципиально неразложимо без остатка, – я, которое совершает данное отстранение и которое всегда приобщает к себе и сам результат такого рода акта.
Следовательно, переживание и внешнего и внутреннего всегда есть по сути дела сопереживание, в любом внешнем есть для меня всегда и внутреннее, а любое внутреннее, в той мере, в какой оно замечается и выделяется сознанием как именно внутреннее, уже самим актом этого выделения открывается мне как внешнее.
Даже такие крайнего порядка абстракции внешнего и внутреннего, как «чистое бытие» и «чистое ничто», с которых, по мнению Гегеля, мышление начинает свое движение, делая своим предметом самое себя (в рамках «науки логики»), имеют феноменальную двойную природу, не могут каждое само по себе стабильно удерживаться в своей противопоставленности другому, существовать как отдельное: «чистое бытие» и «чистое ничто» постоянно переходят одно в другое, знаменуя, являя то, что для Гегеля есть становление. Заметим, что и в таком начале имеется вполне определенная неточность феноменологического порядка: факт внешнего никогда не может быть в полном объеме эквивалентен, равен ля сознания факту внутреннего, ситуация данности внешнего и внутреннего всегда несимметрична, между «чистым бытием» и «чистым ничто» есть, несомненно некоторая объемно представленная область, через которую осуществляется их связь, другими словами, одно в другое никогда непосредственно не переходит, это – более широко развернутая, более содержательная процедура.
Итак, внешнее всегда не просто воспринимаемо, оно всегда переживаемо, сопереживаемо, а потому оно всегда для меня одновременно есть и внутреннее; в свою очередь внутреннее, уже потому, что оно замечается как таковое (а стало быть, становится для сознания предметом), оставаясь в целом внутренним, не теряя полностью статуса внутреннего, является для меня также и внешним. Сказанное не означает, конечно, что различия между тем, как мне дано нечто вне меня находящееся, и тем, как я воспринимаю самого себя, совершенно условно. Несомненно, различие здесь есть (мы уже отметили это выше) – действительное различие, более того, это различие в целом весьма существенно. Поэтому сказанное, можно заметить, лишь фиксирует то обстоятельство, что барьер между внешним миром и миром внутренним никогда не является для самого познающего (живущего, переживающего) существа изначально непроходимым; на уровне того, что открывается сознанию, имеются вполне определённые свидетельства взаимного сопряжения этих двух миров, хотя сам процесс сопряжения непосредственно сознанию обычно и не дан.
Из сказанного следует и другое: внешнее и внутреннее выступают, по сути, как границы, Как феноменологически фиксируемые крайние позиции особого рода динамической системы, жизненно-практического бытия человеческого я. Это мир, который я вижу не с позиции существа, исходно с этим миром разнесенного, а с позиций существа, внутренне с ним единого и не разрывающего особым образом этого единства в дальнейшем (в акте восприятия). Можно сказать, это мир, открывающий внутри природного универсума как его определенный, обусловленный моим (сознающего и чувствующего индивида) присутствием, – план, а не мир, выступающий как часть этого универсума, исходно независимо от меня существующего. Внешним для меня (для я) может выступить и выступает здесь то, что дано как находящееся в самой дальней части указанного объемного образования и что я вижу изнутри указанной динамической системы, причем вижу благодаря тому, что специфическим образом опираюсь на внутреннее переживание, укореняюсь в нем, ухожу во внутреннее и таким образом (за счет этого) дистанцируюсь от того, что оказывается расположенным на другом конце указанного динамического образования. Точно так же внутренним выступает для меня то, что дано мне как находящееся в другом (противоположном) конце указанной динамической системы и взгляд (поворота луча внимания) в сторону чего для меня оказывается возможным (и этот поворот есть одновременно рождение внутреннего во всем его объеме, а не только его обнаружение) за счет специфическим образом осуществившегося смещения (от некоего «центра» системы) моего я в сторону того, что есть для этого я внешнее, причем я опирается в определенном смысле на это внешнее, уходит в него, укореняется теперь в нем, и мне в результате оказывается открытым как некоторая объемная данность внутреннее. Можно сказать, что у я нет для самого себя своей собственной территории, оно существует как бы на границе внешнего и внутреннего, причем граница эта подвижна, и жизнь, бытие я есть жизнь внешнего и внутреннего в их взаимных пересечениях, где я настолько же рождаемое ими, насколько и само их рождает.
Воспринимая внешнее, я переживаю себя внутренне, как внутреннее, воспринимая внутреннее, я дан себе как внешне, ощущаю себя (или точнее – какую-то «часть» себя) внешним. К сказанному можно добавить: в акте восприятия внешнего как такового (в попытке созерцания, охвата в представлении мира в целом) я, субъект соответствующего акта, отступает внутрь, в область субъективного, особенно глубоко, и по мере такого отступления мир раскрывается мне все более объемно, начиная вмещать в себя с определенного момента и само мое тело, которое в результате выступает как элемент внешнего мира, получает для меня статус обычного внешнего предмета. Напротив, при переносе внимания на внутреннее я смещается специфическим образом в сторону внешнего и с определенного момента как бы выходит за пределы тела субъекта, так что и само это тело становится для меня субъекта соответствующего акта, целиком внутренним телом. Можно сказать, что мое я феноменально существует в зазоре (вероятно, точнее можно сказать – в зоне пересечения) моего внешнего тела и моего тела внутреннего.
Визитей Н. Н. Физическая культура личности. Кишинев: Штиница, 1989. Стр. 9-13.