Эпштейн М.
На рубеже XX–XXI вв. радикально меняется отношение к телу. Никогда еще не была столь сильна медицинско-спортивная составляющая цивилизации. Если посмотреть на поток новостей, которые выносятся в заголовки крупнейших американских газет и э-сайтов, то медицина (включая диетологию) и спорт, т. е. дисциплины исцеления и укрепления тела, занимают в них до трети позиций. Никогда еще наука не продвигалась так глубоко в тайны строения тела, в клеточно-молекулярные механизмы старения и наследственности, в биохимию мозга и т. д. Вместе с тем в теле обнаруживается нечто призрачное, как будто оно подходит к какому-то рубежу своей биологической эволюции, перешагнув который утратит ряд своих определяющих свойств: целостность и единичность, индивидуальную невоспроизводимость, пространственно-временную ограниченность.
В какой-то мере это можно уподобить физической картине мира, резко изменившейся на рубеже XIX-XX вв., когда на месте "исчезнувшей" материи были обнаружены энергии. В середине XX века, в работах Нормана Винера, Джона фон Ньюмана, Клода Шеннона и на знаменитых нью-йоркских кибернетических конференциях при поддержке фонда Мэйси (Масу Conferences, первая из которых состоялась в 1946 г.), происходит дальнейший сдвиг научной мысли от категории энергии к категории информации. И вот уже век спустя, на рубеже XX–XXI вв., материя, в том числе живая, все более рассматривается как способ хранения и передачи информации, одной из плотнейших упаковок которой является человеческое тело. Однако в смысле информационной насыщенности, а также конструктивной изменяемости-пластичности протеиновое тело все-таки уступает текстам и кодам, оперирующим на силиконовой или квантовой основе. Поэтому тело все более рассматривается как первый, "наивный" подступ к новому ноосферному витку развития, где сознание, вырвавшись из плена медленной биологической эволюции, будет прямо оперировать текстами и кодами, не нуждаясь в посредничестве тела. Да и само тело все больше подлежит чтению, пониманию, интерпретации, виртуальному представлению, генетической расшифровке – и все меньше таким "старинным" способам его восприятия, как осязание и чувственное наслаждение. "Человеческое тело, наше тело, кажется излишним в своей распростертости, в сложности и множественности своих органов, тканей и функций, потому что сегодня все концентрируется в мозге и генетическом коде, которые целиком исчерпывают операциональное определение бытия", – писал Жан Бодрийяр в книге "Экстаз коммуникации".1
То, что казалось интеллектуальной провокацией, вскоре стало догмой новых научных идеологий и культурных движений. Вот как характеризует это господствующее мировоззрение профессор Калифорнийского университета Н. Кэтрин Хэйлес, известная специалистка по виртуальной реальности и гуманитарным аспектам кибертехнологий:
"...Тело преимущественно, если не всецело, есть языковая и дискурсивная конструкция. С развитием кибернетики, которая отделила информацию от ее телесного воплощения (stripped information of its body), согласуются гуманитарные теории дискурса, особенно археология знания Мишеля Фуко, который рассматривал тело как игру дискурсивных систем. Хотя исследователи в физических и гуманитарных науках так или иначе признавали важность материальности, тем не менее они вместе создали постмодерную идеологию, согласно которой материальность тела вторична по отношению к тем логическим и семиотическим структурам, которые в ней закодированы".2
И хотя сама Хэйлес утверждает незаменимость и неотменимость воплощенных форм сознания, она не может не признать, что современная теория в основном "постчеловечна" – "ставит информационную модель выше ее материального воплощения, так что наше воплощение в биологическом субстрате рассматривается скорее как историческая случайность, а не неизбежность жизни".3
В свете растущих перспектив объединения организмов и компьютера, информатизация тела выступает как самая насущная задача. Если сознание – это информационная матрица, которую легко пересадить на силиконовую или на квантовую основу, то что прибавляет тело к сознанию помимо того, что его ограничивает? Если киборг посттелесен, то про тело можно сказать, что оно протоинформационный ресурс, протомыслящая машина. Согласно предвидению Рэя Курцвайла, изобретателя, ученого и одного из главных вдохновителей проектов искусственного разума, "к концу XXI века утратится четкая разница между людьми и роботами. В конце концов, какая разница между человеком, который усовершенствовал свое тело и мозг с помощью вычислительных и нанотехнологий, и роботом, который разумом и чувствительностью превосходит своих человеческих создателей?"4
Еще дальше идет Ханс Моравец, первопроходец теории мыслящих машин, указывая, что даже самый совершенный организм, генетически сконструированный на протеиновой основе, уступает роботу – сознанию, интегрированному в искусственные материалы:
"...Протеин не идеальный материал. Он устойчив только в узком диапазоне температуры и давления, очень чувствителен к радиации и представляет помеху для многих конструктивных решений и компонентов... Человек, созданный генетической инженерией, – это всего лишь второсортный робот, в который вмонтирован неисцелимый дефект – его конструкция задана протеиновым синтезом под руководством ДНК. Только в глазах человеческих шовинистов у него будет какое-то преимущество".5
Таким образом, в контексте новейших теорий искусственной жизни и искусственного разума происходит ознакомление и обезжизнивание тела – семиотизация и девитализация, отношение к телу как к информационной машине, способной симулировать любые биологические функции и превосходить в этом природу. Латинский корень vit- (vita, жизнь) все чаще заменяется на vitr- (in vitro, в пробирке, в искусственной среде) или на virt- (virtual, виртуальный, воображаемый, симулируемый).
Собственно, медицина и спорт, которые сегодня придают телу медиальное измерение, распространяют его образы и знаки в средствах массовой информации, тоже имеют дело не с данностью тела, а либо с его болезнями-изъянами, либо с его стремлением превзойти норму, поставить рекорд, т. е. с наиболее знаковыми, "цифруемыми" аспектами телесности. Медицина исходит из девитализации тела, спорт к ней приходит в результате плановой дрессировки тела, муштры мускулов, нацеленных на исчислимый механический результат: метры, килограммы, секунды... Как ни парадоксально, единственное растущее движение современности, которое все еще воспринимает данность тела всерьез и возлагает на него глобальную религиозно-политическую миссию, – это терроризм, одержимый святостью и бренностью тела, полный решимости взрывать его ради райского блаженства своих мучеников и избавления мира от неверных. Но и для терроризма тело оборачивается, в сущности, фигурой политического языка, риторической строкой ультиматума. Технизация, коммерциализация, политизация... Современное тело – либо предмет информационно-биотехнической расшифровки и трансформации, либо предмет торговли и орудие профессиональной карьеры (спорт, модельный и порнографический бизнес), либо ставка в политической борьбе (и в этом смысле тоже всего лишь знак).
Возможно, через два-три поколения разумные существа, изуродованные нейроудлинителями и искусственными биопротезами, погруженные в экстаз безопасного киберсекса (...), полностью отдадут тело на откуп медикам, биореставраторам, видеотехнологам, программистам... И, конечно, спортсменам. Ведь уход лошади из современной цивилизации отнюдь не отменяет интереса к скачкам (и ставкам) на переполненных ипподромах. Спортивный, рекламный, порнографический интерес к телу будет и дальше расти и подогреваться на фоне его вытеснения в историю человеческого рода, в биологическое прошлое эволюции. Отсюда почти риторический вопрос, заданный Артуром и Мэри-Луиз Крокерами в статье "Панический секс в Америке": "Если сегодня и может быть столь сильная увлеченность судьбою тела, то не потому ли, что тела уже не существует?"6 Иными словами, вокруг тела разворачивается настоящая паника – сексуальная, спортивная, модельная, – обусловленная именно исчезновением тела и избытком средств его симуляции. Тело "выйдет из употребления", как лошадь или паровая машина в эпоху электричества, и станет забываться как источник глубочайших и интимнейших переживаний, как средоточие человеческого самосознания, как ценностная основа цивилизации.
Даже если тело не выйдет из употребления, не будет заменено компьютерно-квантовыми хранилищами сознания и искусственными нейро-электронными органами, то в XXI веке с телом может случиться то, что случилось с вещами в XX веке. Р.-М. Рильке писал:
"Еще для наших дедов был "дом", был "колодец", знакомая им башня, да просто их собственное платье, их пальто; почти каждая вещь была сосудом, из которого они черпали нечто человеческое и в который они складывали нечто человеческое про запас. (...) Одухотворенные, вошедшие в нашу жизнь, соучаствующие нам вещи сходят на нет и уже ничем не могут быть заменены. Мы, быть может, последние, кто еще знали такие вещи. На нас лежит ответственность не только за сохранение памяти о них (этого было бы мало и это было бы ненадежно) и их человеческой и божественной (в смысле домашних божеств – "ларов") ценности. (...) Задача наша – так глубоко, так страстно и с таким страданием принять в себя эту преходящую бренную землю, чтобы сущность ее в нас "невидимо" снова восстала".7
Рильке осмысляет происходящий в индустриальную эпоху кризис традиционной вещепричастности и вещепреемства как выдвижение новых творческих задач сбережения и осмысления единичных вещей. Вот так и на нас ложится сегодня ответственность за сохранение памяти о теле, о его человеческой и божественной ценности. Перефразируя Рильке, задача наша – так глубоко, так страстно и с такой мерой интеллектуальной и эмоциональной ответственности принять в себя эту преходящую бренную телесность, чтобы сущность ее в нас "невидимо" снова восстала.
Прощание с телом может стать началом нового отелеснивания самой философской мысли, которая на протяжении столетий пренебрегала телесностью, изгоняла ее из своего спекулятивного языка. По мере воспарения ноосферы над ветхими телесными оболочками человека сама мысль все более становится сферой свободного телополагания, создает собственные языковые, образные, пространственно-временные, виртуально-тактильные тела.
Философия, как правило, мыслит инаково, бросает вызов господствующим системам мысли. История мысли – это история ее борьбы с собственным застыванием и обезмысливанием в формах различных идеологий и мифологий, теологических и метафизических догм. Пока цивилизация была технически малоразвита, завязана на природной жизни тела, покоилась на его рабочих, воспроизводительных и общественных функциях, философия стремилась "отвязаться" от тела, устремлялась в небо абстракций, универсалий и идеализации. Быть может, именно теперь, когда открывается перспектива "посттелесной", постбиологической цивилизации, философия примет на себя миссию ценностно-смыслового сбережения тела, пронижет телесностью все клеточки своего языка, отважится "принять в себя эту преходящую бренную землю"? Если раньше у философии были высокие и дальние цели, уводящие ее от сущего, то теперь все более очерчивается насущная забота информационно богатой и технически властной рациональности: не куда отвлечься, а во что воплотиться? Целенаправленность и целесообразность, решительно возобладавшие в век технологических прорывов, пополняются новым критерием пластичности, осязательности самих идей: как мыслить телонаправленно и телосообразно?
Область философского осмысления тела можно назвать физиософией (или соматософией). Это наука о человеческом теле как о высшем органе космической жизни и о его меняющихся духовно-культурных смыслах. Физиософия имеет общий предмет с физиологией: жизнедеятельность целостного организма и отдельных его органов, но при этом вносится софийное постижение организма, который сам является органом какого-то целого. Физиософия изучает мудрость тела, его космические, культурные, спиритуальные, мистериальные смыслы, которые развертываются в ритуально-религиозной, общественно-трудовой, этико-межличностной и художественно-символической практике. Среди основных тем физиософии – пол, еда, очищение, боль и болезнь, лицо и внешность, органы восприятия, внутренние органы...
1 Jean Baudrillard. The Ecstasy of Communication. New York: Semiotext(e), 1988, p. 18.
2 N. Katherine Hayles. How We Became Posthuman: Virtual Bodies in Cybernetics, Literature, and Informatics. Chicago and London: The University of Chicago Press, 1999, p. 192.
3 Ibid., p. 2.
4 Ray Kurzwell. The Age of Spiritual Machines: When Computers Exceed Human Intelligence. New York, London et al.: Penguin Books, 2000, p. 148. Он же утверждает, что со временем "мы [люди] будем не "железом", а программой", т. е. избавимся от телесности ("We will be software, not harware"). (Ibid., p. 129). В новой книге этого автора рассматриваются возможности омоложения и обессмертивания организма посредством замены натуральных клеток "умными", построенными на молекулярном уровне как кибернетические микромашины, "наноботы". (Ray Kurzweil and Terry Grossman. Fantastic Voyage: Live Long Enough to Live Forever. Rodale, 2004, p. 27-32).
5 Hans Moravec. Mind Children: The Future of Robot and Human Intelligence. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1988, p. 108.
6 Arthur Krokerand Marilouise Kroker. "Panic Sex in America," in Body Invaders: Panic Sex in America. New York: St. Martin's Press, 1987, p. 20.
7 Письмо В. фон Гулевичу, 13. XI. 1925 // Рильке Р.-М. Ворспведе. Огюст Роден. Письма. Стихи. М.: Искусство, 1971, с. 305.
М. Н. Эпштейн Философия тела. Г. Л. Тульчинский Тело свободы. СПб: Алетейя, 2006. С. 10-15.