Спорт в современном обществе (из книги «Интеллектуальные группы и символические формы»)

Дубин Б. В.

     1. Чаще всего истоки физической культуры и спорта, спортивных состязаний и прочее относят к глубокой архаике традиционных обществ, будь то в Египте, Месопотамии или Греции (см., например, Кун 1982; Словарь античности 1989: 543-545). При этом узколокальный и до-исторический по своей природе материал, включая антропологию и географию, последовательно и, как правило, бесконтрольно универсализируется, осовременивается, так что в нем легко усматривают привычное, знакомое и известное по нынешнему дню. Я бы предложил совершенно другой ход мысли: включить спортивное, то есть – универсально-достижительское, инструментальное отношение к телу и публичную состязательную демонстрацию соответствующих результатов, индивидуальных и коллективных, любительских и профессиональных, в рамки социальной истории современных обществ и социологии модерной культуры. Иными словами, не возводить их к гомеровским схваткам племенных вождей, Олимпийским культовым играм в честь высших богов или к средневековым ристалищам рыцарства, а связать с модернизацией, индустриализацией, урбанизацией европейских обществ, со становлением национального государства и национальной культуры (выработкой и поддержанием системы символов национальной идентичности), а далее – с переходом Запада к массовому обществу, цивилизации досуга, обществу глобальных зрелищ. Это, соответственно, ограничивает как будто бы повсеместные, вечные феномены спорта и, шире, культа тела вполне определенными, достаточно узкими историческими рамками, что фактически повторяет тот историзирующий и социологизирующий ход, который был в свое время с достаточным успехом предпринят – или который целесообразно было предпринять – для понятий «культура», «литература» и близких к ним («нация», «история» и т. п.).
     2. В качестве основных, решающих и социологически значимых перемен, характеризующих современный спорт – спорт, практикуемый в современном обществе и в модерную эпоху – по сравнению с архаическими, закрытыми, традиционными сообществами и их ритуально-культовым обиходом, с демонстративно-символическими практиками привилегированных высших слоев сословно-иерархического социума и проч., я бы выделил следующие:
     а) спорт становится принципиально общедоступным для всех граждан общества – он доступен как для самих спортсменов, так и для зрителей;
     б) спорт институционализируется и профессионализируется; при этом я имею в виду как его выделение в специализированную сферу со своей системой социальных ролей и коллективных норм поведения, так и, напротив, не менее существенное для социолога соединение спортивных занятий и достижений с духом, символикой, ритуалами интеграции, коллективной меморизации и воспроизводства более широких сообществ и ассоциаций – городов и их районов, культурно-исторических регионов и политико-географических областей вплоть до национального государства с его «интересами», а значит и включенности в международные отношения, будь то механизмы символической консолидации либо прямая конфронтация;
     в) спорт становится механизмом социальной мобильности, системой подготовки соответствующих локальных или национальных элит – как по линии собственно спортивных достижений («звезд» с их ролевым репертуаром и публичным образом жизни), так и по линии общественного управления этой деятельностью, ее государственно-бюрократической организации (чиновники соответствующих
ведомств) 1;

     1 Показательна в этом плане карьера А. Шварценеггера: эмигрант в США, построивший тело культуриста в расчете на публичный показ, тиражирует свою популярность с помощью глобальных массмедиа, участвуя на правах главного героя в базовых сюжетах американской национальной киномифологии (спасение страны и человечества), а затем использует этот суперсовременный ресурс, финансы и связи в политической элите для победы в соревновании на роль губернатора крупнейшего штата.

     г) спорт делается не просто доступным в социальном плане, но и универсалистичным, техничным, рациональным – вводятся условные, но всеобщие и обязательные меры достижений и их сравнения, разрабатываются наиболее рациональные способы подготовки спортсмена и проч.; все эти моменты открыто предъявлены социуму (его экспертным представителям или интересующейся публике), а соответствующие показатели опосредованы универсальными, высокоточными техническими приборами и аппаратами.
     3. Для модерных обществ и всей культурной программы модерности принципально то, что значения инструментальности, техничности (причем именно техник тела, т. е., казалось бы, «самой природы» или элементов устойчивой традиции, фиксируемой антропологами, – см. известную работу Мосса: Мосс 1996) соединяются здесь, во-первых, с идеей универсального достижения идеального антропологического образца и, во-вторых, с символами новой, посттрадиционной коллективной солидарности. Идея (и идеология) овладения собой и «преодоления» себя с помощью рациональных усилий и технических средств ради воплощения идеальных представлений о человеке и обществе, ценою предельного напряжения, а нередко и большого риска (Baudry 1991; Queval 2001), ставит спорт в непосредственное соседство с аналогичными стимулами деятельности в новом искусстве, изобретательстве и вообще любом творчестве, в систематическом оцивилизовывании повседневности.
     Важно, что за культом тела, практиками физического воспитания, средствами тренировки и другими устройствами самокультивации стоит обобщенная идея совершенного человека и абсолютного здоровья, как, скажем, за индустрией косметики, что отметил уже Бодлер, – абстрактная идея абсолютной, нечеловеческой, едва ли не сакральной чистоты (идеальной свежести). (Критику подобных представлений см.: Sfez 1995.) Сами эти смысловые образования, точнее – их прообразы или компоненты, конечно же, входят в мифологические и религиозные системы разных времен и народов, равно как многочисленные и даже весьма рафинированные практики овладения телом, усиления возможностей тела известны в архаических обществах Индии, Китая и проч. Тем не менее, там они, как и в случае с изобретением пороха или печати (продолжим известный ряд веберовских примеров из «Протестантской этики»), не привели к образованию институциональных, технологизированных систем соревновательного спорта, рационального ведения войны, массового книгопечатания – систем, способных к наращиванию результативности и качества работы, к постоянному саморазвитию. В данном же случае, относящемся к Европе новейшего времени, эти представления были соединены с идеей самоуправляемого и самоответственного, социально заинтересованного и активного индивида, вырабатывающего или переводящего данные идеи и представления в инструментальный план исполнения, находящего для их реализации рациональные, универсальные, чисто технические средства (см.: Ehrenberg A. 1991). Соответственно, они оказались включены в широкий культурный проект построения нового общества и нового человека, связанный с интересами и целями поднимающихся социальных слоев, элитных групп, массовых движений. Спорт как система воплотил в себе идеи и черты укоренившего его общества, и напротив: спортивное отношение к себе и другим (метафорика соревнования, рекордов, рейтингов) стало теперь возможным переносить на внеспортивную реальность, поведение в сферах современной политики, бизнеса, искусства.
     4. Синтез перечисленных моментов определяет социообразующую (ассоциативную) роль спорта как своеобразного духа «общества». Возникновение спортивных объединений приобретает лавинообразный характер вместе со становлением национальных государств в Европе. Так во второй половине XIX века в большинстве европейских стран возникают и множатся спортивные ассоциации различного уровня. Начало этому движению кладет Великобритания с ее футбольными и атлетическими объединениями; впрочем, спортивные клубы здесь возникали уже с 1810-х гг., причем прежде всего – в колониях (механизмы сплочения в инокультурном окружении и ритуалы солидарности со значениями и символами метрополии, мемориальные акции в дни государственных праздников и т. п.). В конце 1890-х гг. национальные спортивные ассоциации появляются во Франции, Италии, Германии.
     5. В этом модерном качестве спорт – феномен XIX и ХХ веков (см. Vigarello 1995). Как явление культуры данный процесс зафиксирован в европейских языках между 1820 и 1840-ми гг.: тогда в публичный обиход, печать входят сами слова «спорт», «спортсмен». «Родина» модерного и массового спорта, как уже говорилось, – Великобритания. В его культурных истоках здесь – традиционные, «народные», «местные» игры, либо закрытые аристократические состязания, кодифицированные и универсализированные теперь до соревнований региональных, профессиональных клубов и сообществ (отсюда распространенность и престиж таких видов спорта, как регби, гребля, бокс, футбол, теннис, скачки); подробнее см. в образцовой монографии: Lejeune D. 2001. Первые труды по социальной истории и социологии спорта датируются периодами становления массового общества в Европе, развития массовых движений и, кроме всего прочего, в той или иной форме выражают острую реакцию интеллектуальных элит на феномены массовизации культуры: это 1910-е, а затем 1930-е годы (критика спортивного духа современности у Ортеги-и-Гасета, Хейзинги и других), но в особенности рубеж 1950-60-х годов, когда – в рамках нарождающихся исследований «массового общества» – появляются культурологические и эмпирико-социологические работы Г. Плеснера, Ж. Дюмазедье, Э. Морена.
     6. Развитие массового спорта, на мой взгляд, имеет смысл поставить в связь с параллельно формирующейся в Европе идеологией ювенильности и становлением молодежных движений, с одной стороны, и с расширением, структурированием, институционализацией досуга, идеологией «цивилизации досуга», индустрией туризма, консюмеристских благ и развлекательных услуг вообще, с другой (см. об этих процессах: Dumazedier 1962; Auge 1997; Yonnet 1999). Точнее, вероятно, будет сказать, что среди первоначальных форм поддержки и распространения любительского спорта выступают молодежные и локальные ассоциации, течения, союзы. Далее спорт институционализируется, соединяясь с процессами формирования более широких коллективных идентичностей – крупных регионов и наций. А завершается этот процесс в интернациональном обществе глобальных зрелищ, резко разделенном на команды подготовленных профессионалов, массы зрителей (включая рассеянных телезрителей вполглаза, находящихся у себя дома) и сплоченные клаки фэнов. Речь здесь, понятно, не о хронологической последовательности исторических событий, а о типологических стадиях процесса, реконструируемого социальным аналитиком.
     7. Инструментальное и вместе с тем «экспозиционное» (по Беньямину) отношение к телу, своего рода «культ тела» (см. о нем: Perrin 1985; Turner 1996.), включает современный спорт в широкий круг процессов тренажа и экспонирования идеальных тел, выступая составной частью или тиражированной версией большого проекта воспитания современного человека, входящего в обобщенную программу модерна. Говоря о демонстративном, показном, я вовсе не имею сейчас в виду чью-то персональную психологическую зависимость, нарциссизм тех или иных индивидов либо даже отдельных «обществ»2.

     2Характерный пример здесь – нередкая в Европе идеологическая оценка современного американского общества как инфантильного и самоупоенного, отсюда и трактовка американских бодибилдеров как «стахановцев нарциссизма», см.: Courtine 1993.

     Дело в другом: в систематическом культивировании социальности, социабельности, публичности, открытости, которые составляют смысловое ядро проекта модерна и обосновывающей его программы культуры. Отсюда и роль «внешнего», визуально-представленного в современную эпоху, когда, что характерно, и создаются, распространяются, укореняются – поскольку становятся функционально необходимыми – общедоступные визуальные средства массовых коммуникаций.
     Обратимся к более широкому контексту. Характерно, что публичными на протяжении ХХ в., особенно к его концу, становятся не только средства личной гигиены и косметики в супермаркетах, уличной и телевизионной рекламе (включая пропаганду косметических операций, замены или наращивания органов, особенно – наиболее «выставочных», либо, напротив, удаление тех или иных природных, индивидуальных особенностей тела; см. Turner 1992), но совместное употребление технологий «телостроительства» в фитнесс-клубах, тренажерных залах, на корпоративных вечеринках. Причем именно коллективный и публично представленный «другим» характер соответствующих действий и используемых при этом технических приспособлений выступает сейчас как для участников, для зрителей символом современного, нового, «крутого» или «правильного», что и делает их социально притягательными (например, для более успешных, молодых и обеспеченных кругов в России, где все новые клубные виды совместного спортивно-гимнастического и соревновательно-игрового досуга, вроде модных боулинга, керлинга и т. п., распространяются в бизнес-среде с поразительной быстротой). Мифология и антиутопия искусственного, отчужденного тела, включая изменение пола или даже обретение внечеловеческих черт и свойств, параллельно развивается в массовых искусствах, особенно визуальных; впрочем, она, стоит отметить, сопровождала коллективное воображение модерной эпохи с самого ее начала и на всем протяжении (от «Франкенштейна» и «Голема» до нынешнего реплицируемого «Терминатора 1-3»).
     В этом смысле, тело – точнее, формы социального представления и употребления тела как символа индивидуальной и коллективной идентичности – выступает, если применить к нему известное выражение Х.-Р.Яусса о новейшей лирике, «парадигмой модерного». На процессах развития, динамике, взлете, противоборстве и затухании тех или иных форм отношения к телу можно исторически и социологически реконструировать современное общество и модерную эпоху3.

     3Le Breton 1995; Becker 1995 (название книги – «Body, Self and Society» – полемически отсылает к известному посмертному сборнику трудов Дж. Г. Мида – «Mind, Self and Society», 1934).

     Воображаемым смысловым пределом здесь выступают альтернативные по отношению к массовому культу усовершенствуемого и демонстрируемого тела негативные формы символического умаления, унижения, уничтожения телесного в демонстративных акциях модерного и постмодерного искусства – хепенингах, перформансах, инсталляциях и проч. Не касаюсь здесь совершенно иных, внеигровых по смыслу, масштабу и последствиям практик массового поругания и технологичного уничтожения человеческого тела в рамках репрессивных институтов тоталитарных систем, куда, кроме прочего, были включены опыты по косметологии, протезированию и другие направления экспериментальной биологии, психологии, медицины; эти институционализированные, более того – бюрократизированнные формы государственной биополитики в последнее время пристально изучаются в неопубликованных пока работах Т. Вайзер. Показательно, что подавление и уничтожение тела в лагерных условиях, отнятая возможность быть даже телом, символически завершается устранением вообще всякого образа. Дело не только в том, что бюрократическая машина репрессий стирает следы содеянного и сохранившиеся фотографии или рисунки людей в лагере крайне редки, но и в невозможности сохранить дистанцию по отношению к окружающему и зафиксировать его со стороны как видимое, – отсюда проблема памяти и свидетельств выживших, поднятая Примо Леви, Жаном Амери и др. О ценности и смысле дошедших до нас лагерных фотографий («образов вопреки невозможности»), трудностях их понимания и истолкования см. недавнюю книгу, уже вызвавшую острую полемику: Didi-Huberman 2003.
     8. Характерны в данном плане напряжения и конфликты ориентаций, ожиданий, оценок, санкций в ролевом самоопределении спортсмена как одного вариантов социально зрелой личности модерного типа. Это – назову лишь некоторые, наиболее общие – напряжения между личной выгодой и ответственностью перед другими (иначе: личными целями и нормативными требованиями кооперации – игра в команде, лояльность клубу); агрессивностью и дружелюбием (социабельностью); подчинением авторитету (капитану) – ценностями равенства (команды); риском и расчетом (или риском и безопасностью); физической силой и интеллектуальными способностями при различном социальном престиже того и другого. В конечном счете, их можно представить как разные планы выражения одного конструктивного противоречия – между ценностями инициативы (свободы) и порядка (взаимности, согласованности перспектив и ожиданий). А это и есть ключевая проблема посттрадиционного общества.
     9. Если обобщить и суммировать элементы идеологии спорта, то в их квинтэссенции – презумпция равенства, возможности (неограниченного) достижения, дух команды (формы и значения позитивной социальности), – можно видеть своеобразное выражение базовых предпосылок и составных частей демократии, буржуазной демократии. Однако уже как сложившаяся социокультурная форма спорт (вместе с другими феноменами модерной эпохи – например, литературой) включается, далее, в структуры взаимодействий разных по типу и ориентациям групп, ассоциаций, подсистем, «больших» обществ, подчиняясь соответственно различным идеологическим заданиям и давлениям (Hoberman 1984; Brohm 1992). При сохранении конструкции спортивного состязания его смысл переживает при этом трансформации, в том числе – самые радикальные.
     Об одной из них, например, рассказывает Примо Леви, передавая впечатления солагерника, члена последней спецкоманды в Освенциме. Информант Леви во время перерыва в «работе» по заполнению и очистке камер смерти присутствовал, по его словам, на футбольном матче между эсэсовцами и членами «Sonderkommando». «Другие эсэсовцы и остальные члены бригады, – пишет Леви, – были зрителями, болели за ту или иную сторону, заключали пари, аплодировали, подбадривали игроков, как будто матч происходил не у ворот ада, а на лугу за деревней» (Levi 1991: 40)4.

     4Приведу комментарий современного философа к этой сцене: «Иные могут увидеть в этом матче проблеск человечности среди беспредельного ужаса. Для меня же, как и для свидетелей происходившего, эта игра, этот короткий отрезок нормальных взаимоотношений, напротив, и составляет настоящий ужас концлагерей. Кому-то ведь и впрямь может в той или иной мере показаться, будто резня осталась в прошлом, даже если она повторяется то тут, то там, рядом с каждым. Однако та игра не заканчивается никогда, она как бы продолжается снова и снова». (Agamben 1998: 24).

     10. Специфические формы приобретает спорт в тоталитарных обществах. Это относится к обобщенному значению занятий спортом, точнее физической культурой – подготовке верного и безотказного бойца по программам вроде ГТО в организациях типа ДОСААФ, к смысловому наполнению роли спортсмена, принципам организации спортивной подготовки (не личное и даже не командное достижение, продемонстрированное в ходе состязания, а символический престиж страны в принципиальном соревновании двух систем, геополитические виды партии-государства), вообще к выдвижению спорта в ранг государственных приоритетов и озабоченности верховной власти «здоровьем нации». Спортсмен здесь может быть только частью номенклатурно-бюрократической системы, хотя наличие специализированного, профессионального спорта на всем протяжении советской истории из идеологических соображений отрицалось как «буржуазное явление», а индивидуалистическому, достижительскому и профессиональному «спорту» («культу рекордов», «фабрике звезд») противопоставлялась добровольная и коллективная «физическая культура» (Прозуменщиков 2004).
     При этом значительным смысловым трансформациям в советском, а отчасти в постсоветском контексте подвергаются и более широкие значения молодости, здоровья. Молодость выступает символическим олицетворением страны, системы, их победного и гарантированного будущего. Поскольку же соответствующие структуры воспитания, контроля, коллективной лояльности и на уровне официальной идеологии, и в реальной межличностной практике последовательно подавляют символы и значения достижительности (соревноваться могут только системы, но не люди), то молодежный отрезок жизни – вместе с занятиями спортом, физической культурой, культивированием тела, вообще занятиями своей внешностью – включается в традиционалистски-жесткий жизненный сценарий, закрытый кодекс норм и санкций. Фигуры обобщенного «другого» (разнообразных партнеров в тех или иных отношениях) и воображаемый взгляд этого «другого» как презумпция нерепрессивной социальности закреплены тем самым за, условно говоря, «брачным» периодом временно допускаемой относительной свободы, публичности и состязательности поведения, а затем они – а вместе с ними и заинтересованность своим телом, внешностью, поддержание их на цивилизованном уровне – вытесняются из обихода именно как молодежные, не подходящие по возрасту. За пределами молодежной когорты универсально-инструментальное отношение к способностям и возможностям тела практически повсеместно сменяется пассивной тревогой о своем физическом здоровье при постоянных жалобах на его ухудшение.
     11. Коренные исторические метаморфозы спорта в той его трактовке, которую я здесь развиваю, претерпевает в постсовременном, собственно массовом и, далее, глобальном обществе. Условно можно датировать этот процесс завершения модерного спорта периодом между второй мировой войной и началом 1970-х гг. и связывать его, в общем смысле, с переходом от спорта-участия к спорту-зрелищу или от спорта любителей через спорт делегируемых представителей социума (района, города, страны) к спорту наемных профессионалов. К главным переменам здесь я бы отнес следующие:
     а) тотальная коммерциализация профессионального спорта, связанная с концом идеологии национальных государств, а значит национальных команд и проч. (любого спортсмена мира можно купить для региональной клубной команды или для национальной сборной); с другой стороны, любительский спорт находит завершение во все расширяющейся платной индустрии оздоровительных услуг, предоставляемых как индивидам, так и группам относительно состоятельных потребителей;
     б) массмедиатизация спорта в «обществах зрителей»; доля занимающихся спортом и посещающих спортивные состязания в качестве зрителей сегодня в среднем на порядок меньше доли телезрителей спортивных передач;
     в) повсеместное применение допингов, за которым стоит высокая проблематичность «тела», как и всего «естественного», «нормального» и «нормативного» в постсовременной культуре; неопределенность нормы делает допустимой технологизацию достижения любыми средствами (Andrieu 1993; Drugs 1988; Ergogenics 1991);
     г) непрекращающиеся открытые войны болельщиков, акты прямой коллективной агрессии как внутри локальных сообществ (межклубные), так и на межнациональных встречах5.

     5См., например: Broussard 1990; Fanatic 1998. О трансформации этого явления на отечественной почве – погромных событиях на московском Охотном ряду в июне 2002 г. – см.: Левада Ю. 2002а.

     12. В завершение укажу некоторые частные подтемы или проблемы для возможной в дальнейшем более подробной социологической разработки и кросс-культурных исследований:
     – «традиционные» (рафинированные до символов новых, современных коллективных идентичностей) и модерные (сведенные как бы к чисто инструментальным) компоненты спорта;
     – визуальные (демонстративные) и технические (исполнительские) составляющие спортивного действия, их разная социальная адресация и функциональная значимость, постепенное сближение их в рамках постсовременных видов спорта при все большей его формализации, включая публичное разыгрывание и пародирование спортивных зрелищ в рамках инсценированного рестлинга (см.: Зверева 2001/2002) и проч.;
     – национальные «школы», специализированные по отдельным видам спорта и компонентам действия (силовым и художественным – как, например, балансирующая на грани спорта художественная гимнастика; индивидуальным и командным; непосредственно-физическим и технически-опосредованным), их противоборство, динамика и смена на разных фазах развития соответствующих обществ, этапах их модернизации, вхождения в международную кооперацию и разделение труда;
     – возможность «параллельных» историй, допустим, спорта, кулинарии, туризма – организованного и «дикого», уличного декора и домашней обстановки, моды и сексуальных практик, гигиены и косметики, массмедиа, массового фотографирования и т. п. в рамках сравнительно-исторической социологии современных цивилизаций, формирования, циркуляции и интернационализации модерных элит (так, Вольфганг Шивельбуш в своих работах устанавливает параллели и переклички между распространением в Европе железных дорог, организацией уличного освещения и все более широким употреблением тонизирующих напитков и экзотических специй; см.: Schivelbusch 1986; Schivelbusch 1995);
     – спортивное зрелище как социокультурная конструкция (форма); характеристики зрителя в качестве массового болельщика (зрительский спорт по аналогии со «зрительской демократией», по выражению Ю. Левады; о зрительском спорте в современной России см.: Edelman 1999); спорт и современные техники массовых коммуникаций в их взаимовлиянии и взаимоподдержке, – современное радио и ТВ ведь и складываются, поддерживаются, развиваются вокруг новой, модерной роли политики, искусства, спорта, вокруг новой роли политика-демагога как лидера нации, вокруг звезд массовых искусств, моды, спорта, становящихся теперь уже звездами самих массмедиа (см.: Blain 1993);
     – спорт и культ спортивных «звёзд» как своего рода «героев нашего времени»; роль символики спорта и занятий спортом, признаков «спортивности» в развитии представлений о современном индивиде, мужской и женской идентичности, в динамике моды (Morin 1972; Marshall 1997);
     – игровая рамка спортивного состязания, его условность (Хейзинга, Кайуа, Элиас, Левада); эстетика спорта, взаимовлияние спорта и эстетики при общей лудизации и эстетизации современной культуры, на которую – вслед за названными историками, антропологами, социологами – указывают сегодня В. Вельш, М. Маффезоли, П. Сансо, П. Йонне и др.;
     – спорт и коллективные «страсти», т. е. аффективное переживание самой принадлежности к коллективу, ритуалы символической солидарности, как правило, сопровождающиеся предельным выбросом эмоций (к социологии страстей и их публичного выражения; см.: Sansot 1986); современный спорт и современная война, включая «виртуальные», в их символических значениях и функциональной нагрузке;
     – местный (районный, городской) стадион – город как единица нового коллективного самосознания неоурбанитов; становление дворовых, районных, городских команд, соревнование городов в советской истории, истории советской урбанизации, ностальгии по «советскому»;
     – спорт – наряду с политикой, наукой, искусством, изобретательством и другими зонами модерности – среди памятных символов тех или иных коллективных общностей, города, нации; спорт на медалях, в монументах, на деньгах и проч.;
     – спорт в системе образования, в частности – советского образования; спорт как карьера, путь в элиту или номенклатуру; советский спортивный фильм, в том числе – с международным сюжетом или детективной (шпионской) интригой.


Литература

Зверева В. Рестлинг как зрелище // Неприкосновенный запас, 2001/2002, № 6 (20).
Кун Л. Всеобщая история физической культуры и спорта. М., 1982.
Левада Ю. В какие игры играют толпы. Социологические заметки на актуальную тему // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 2002, № 4.
Мосс М. Техники тела // Мосс М. Общества. Обмен. Личность. М.: Наука, 1996, с. 242-263.
Прозуменщиков М. Большой спорт и большая политика. М., 2004.
Словарь античности. М., 1989.

Agamben G. Quel che resta di Auschwitz. L’archivio e il testimone. Torino, 1998.
Andrieu B. Le corps disperse: une histoire du corps au XX siecle. Paris, 1993.
Auge M. L’impossible voyage: Le tourisme et ses images. Paris, 1997.
Baudry P. Le corps extreme: approche sociologique des conduites a risque, Paris, 1991.
Becker A. Body, Self and Society. Philadelphia, 1995.
Blain N. Sport and National Identity in the European Media. London, 1993.
Brohm J.-M. Sociologie politique du sport. Nancy, 1992.
Brown A. Fanatics: Power, Identity and Fandom in Football. London, 1998.
Courtine J.-J. Les stakhanovistes du narcissisme. Body building et puritanisme ostentatoire dans la culture americaine du corp // Communications, 1993, № 56.
Didi-Huberman G. Images malgre tout. Paris, 2003.
Drugs in Sport. Champaign, 1988.
Dumazedier J. Vers une civilisation du loisir? Paris, 1962.
Edelman R. There Are No Rules on Planet Russia: Post-Soviet Spectator Sport // Consuming Russia: Popular Culture, Sex, and Society since Gorbachev / Ed. by A.M. Barker. Durham; London, 1999.
Ehrenberg A. Le culte de la performance. Paris, 1991.
Ergogenics: Enhancement of Performance in Exercise and Sports / Eds. D. Lamb, М. Williams. Dubuque,1991.
Hoberman J. Sport and Political Ideology. London, 1984.
Le Breton D. Anthropologie du corps et modernite. Paris, 1995.
Lejeune D. Histoire du sport, XIX-XXe siecles. Paris, 2001.
Levi P. I sommersi e i salvati. Torino, 1991.
Marshall D. Celebrity and Power: Fame in Contemporary Culture. Minneapolis, 1997.
Morin E. Les Stars. Paris, 1972.
Perrin E. Culte du corps. Enquete sur les nouvelles pratiques corporelles, Lausanne, 1985 Sansot P. Vers une sociologie des emotions sportives // Idem. Les Formes sensibles de la vie sociale. Paris, 1986.
Schivelbusch W. Desenchanted Night: The industrialization of Light in the Nineteenth Century. Chicago, 1995.
Schivelbusch W. The Railway Journey: The Industrialization of Time and Space in the 19-th century. Berkeley, 1986.
Sfez L. La sante parfaite: Critique d'une nouvelle utopie. Paris, 1995.
Turner B. Regulating Bodies. Essays in Medical Sociology. London, 1992.
Turner B. The Body and Society. London, 1996.
Vigarello G. Le temps du sport // L'avenement des loisirs: 1850-1960 / Ed. par, A. Corbin. Paris, 1995.
Yonnet P. Jeux, modes et masses (1945-1985). Paris, 1999.

Дубин Б. В. Спорт, культ и культура тела в современном обществе. Заметки к исследованию / Интеллектуальные группы и символические формы: Очерки социологии современной культуры. М.: Новое издательство, 2004. Стр. 38-46.